Окружающие начинают замечать, что звезда Флёри гаснет, а моя светит все ярче. Удивительно, что Морпа, тетушкин зять, очень влиятельный человек, открыто поддержал меня. Но ведь он недолюбливает Луизу, как и сама тетушка; добавим сюда враждебное отношение к Флёри – мне кажется, что он забыл, как я пренебрегла его тещей.

Но, как ни крути, все двигалось бы гораздо быстрее, если бы не Флёри. Пока кардинал не уйдет, Людовику никогда не стать таким королем, каким, по моему мнению, он может быть.

Ришелье мне не союзник – а зачем мне союзники? – но я вижу, что он понимает мою тревогу. Однажды я случайно наткнулась на него в Зеркальном зале, попав в цепкие лапы придворных. Маркиз де Мёз отошел от группы, чтобы поклониться мне и рассыпаться в комплиментах моему платью.

– Умопомрачительный рисунок, мадам, редко встретишь такую тончайшую материю и такой изысканный крой. А как искусно расшиты крылья! Птички как настоящие!

Я наклоняю голову и молча жду, когда он отойдет. В конце концов собравшиеся расходятся. Ришелье поворачивается ко мне:

– Мадам де Винтимиль, сегодня утром вы особенно мрачны. Расстроились из-за вчерашней охоты вашего супруга?

Я не обращаю внимания на его слова, зачем тратить попусту время на глупые уколы, когда он прекрасно знает, что они меня не трогают. Мы вместе отходим от группы.

– Флёри… мы должны действовать заодно, чтобы отослать его со двора.

– Нет, – дерзко отвечает Ришелье. Я жду, что он как-то объяснится, но он молчит.

Мы покидаем Зеркальный зал и придворных. При дворе множество турецких гостей со свитой, ходят слухи, что посол даже изгадил свои штаны, пока ждал короля. Нервы или слишком много пирога с печенью – но вердикт уже вынесен. Мы спускаемся по лестнице и выходим на террасу с видом на Гран-канал. Стоит прекрасная погода, на смену длительным холодам наконец-то пришло лето.

– Продолжайте, – говорю я.

Ришелье меня недолюбливает, но он слишком умен, чтобы открыто враждовать со мной. Мы терпим друг друга, и я знаю, что Людовик к нему прислушивается: несмотря на то, что Ришелье на десять лет старше, он был неизменным товарищем его юности. Будучи из семьи великого кардинала Ришелье, самого влиятельного министра Людовика XIII, он занимает в Версале место посвященного. А еще герцог известный в Европе дебошир – ходят слухи, что ему даже делала предложение толстуха императрица Австрии, пока он жил в Вене, а в молодости его трижды заключали в Бастилию: один раз за дуэль, один раз за то, что пытался соблазнить мать короля, а третий раз – за заговор против короны. Моя матушка даже повздорила со своей кузиной из-за него, и этот случай до сих пор обсуждается при дворе как пример невоздержанности.

Вот такой он человек, и я, в свою очередь, думаю, что Ришелье настороженно относится к девицам Нель. Исключая, разумеется, Луизу.

– Мадам де Винтимиль, король обожает Флёри. Последний для него как отец, единственный отец, какого он знал. Отца со двора не прогонишь.

– Довольно этих разговоров об отце! Королю уже тридцать лет. Зачем ему отец? Если будем действовать заодно, нам удастся осуществить этот план. И, надеюсь, король никогда не узнает, кто за этим стоит.

– Позвольте мне, мадам де Винтимиль, сказать правду о нашем общем друге. – Ришелье с напыщенным видом поглаживает свой белый парик, заправляет за уши маленькие локоны. – В чем наш молодой король точно разбирается, так это в интригах и амбициях, ведь его с пеленок окружают интриги и происки. Любой заговор и попытку отослать Флёри быстро раскроют, и он этого никогда не простит. Подумайте об этом.

Мы спускаемся по лестнице на следующую террасу, я раскрываю веер, чтобы прикрыть глаза от солнца.

– Я бы рекомендовал мирное сосуществование. Похоже, это отлично сработало с вашей сестрой.

– Ой, это совершенно другое, – раздраженно говорю я. Мне известно, что здесь, в Версале, скандалы возникают один за другим, как грибы после дождя, но я терпеть не могу, когда мне о них напоминают, особенно те, кто имеет вес. – По-моему, вы слишком осторожничаете.

– Я предпочитаю вести себя мудро. И я бы посоветовал вам, мадам де Винтимиль, тоже поступать мудро. Я знал вашу матушку – глупая была женщина. Как и ваша сестрица Луиза. Но, на удивление, имея таких родителей, вы далеко не дурочка.

Мы переглядываемся. Может быть, союз не такая уж плохая идея?

Перед нами собирается толпа. Незнакомый мне мужчина в слишком просторном красном сюртуке распекает носильщика портшеза:

– Не больше тридцати метров. Тридцати! И вы требуете пять ливров! Возмутительно! Просто возмутительно! – Он обводит взглядом собравшихся, ища одобрения, но все остаются безучастными, никто ему не поддакивает.

Мы отходим, не обращая внимания на перебранку.

– Мой совет, мадам: я рекомендую выждать. Кардинал не вечен, во вторник после зеленых бобов его дважды рвало. Мои источники сообщают, что из-за неполадок с желудком у него всю прошлую неделю был зеленый цвет лица. Разумеется, такой пожилой человек не может не жаловаться на здоровье.

Я возражаю:

– Никто никогда не выигрывал, проявляя терпение! Этот человек должен уйти! И поскорее, пока не стало слишком поздно.

– Как пожелаете, мадам. – Ришелье иронично кланяется, и я понимаю, что мне он совсем не симпатичен.

О союзе не может быть и речи, мне нужно постараться, дабы оградить короля от его влияния. Хотя, должна признать, его слова имеют смысл.

Мы на террасе, ведущей к Партер-дю-Миди. Ришелье кланяется и собирается уйти.

– Спрошу у своего человека в Италии о креме для вашего супруга – жители Венеции тщательно ухаживают за кожей лица и изобрели для этого великолепные снадобья.

– Поступайте, как вам заблагорассудится, месье. Мне все равно, на что вы хотите потратить свое время и деньги, – холодно отвечаю я и возвращаюсь во дворец.

* * *

Когда мы в королевском экипаже ехали в Шуази, какие-то ужасные люди в лохмотьях кричали и преследовали нас со словами «Хлеб!» и «Голод!», пока извозчики не отогнали их палками.

Людовик был изумлен.

– На моей памяти это первый случай, когда я не слышал приветствия «Да здравствует король!». Почему они так кричали, завидев мою карету?

– Не обращайте внимания. Неужели они думают, что криками получат хлеб? Лучше бы усерднее трудились на полях, – говорю я. От тряски в карете я становлюсь раздражительной.

– Но это же не моя вина, – настаивает он. – Не я стал причиной суровой зимы – на все Божья воля. Мы изо всех сил стараемся обеспечить их зерном. Неужели они не понимают, что снижать цены – это значит потакать спекулянтам?

– Видите, к чему приводят советы Флёри? – резко отвечаю я. Пока король слушал меня и покупал зерно, Флёри настаивал на том, чтобы держать высокие цены и, следовательно, сделать их недосягаемыми для тех, кто больше всех нуждается в хлебе.