Программа: “Мифы и репутации”

Ведущий: Иван Толстой

4 июня 2006 года

Петр Вайль. Самое главное в том, что Пушкин есть человеческая норма. Притом что он безусловный гений, но гений почти неуловимый. Не случайно он на другие языки непереводим, потому что непонятно, за что зацепиться. Мы-то знаем, мы знаем, что можно зацепиться за музыку стиха, которая уносит неизвестно куда. В пересказе “Евгений Онегин” – чудовищная, кровавая и трагическая история, а при чтении – полный восторг и радостное упоение. Так что гений тоже такой вот именно рупор божий. Когда говорят, что поэт вещает откуда-то сверху, – вот Пушкин самое яркое тому свидетельство.

В жизни же это совершенно человеческая норма. Единственный из великих русских писателей (мы все знаем о характере, нравах и привычках Достоевского, Толстого, Лермонтова), Пушкин резко выделяется своей нормальностью. Так что и мужем он был среднестатистическим. Он женился в нормальном возрасте, у него было четверо детей. И жил он с Натальей Николаевной, насколько можно судить, именно нормально. То есть он был любящим, изменяющим, заботливым, пренебрежительным, расточительным и проматывающим семейный бюджет. В то же время заботящимся об этом самом семейном бюджете и из-за этого входившим в конфликты с издателями и требующим от них больших гонораров. Все это в нем прекраснейшим образом уживалось – и чадолюбие, и очень сомнительное внимание к детям, ревность, страсть – все к этой самой женщине. И постановка женитьбы, она у него произошла головная. Он, судя по письмам, не столь уж был влюблен в Наталью Николаевну. Он просто решил жениться. То есть внутренний какой-то позыв быть как все.

Пушкин, таким образом, стал нормой не только русской литературы всей последующей и по сегодняшний день, но и в общем для русского человека. Мы сверяем себя по Пушкину. Не случайно это в фольклоре: “Кто платить будет? Пушкин?” И так далее. Потому что он сам был человеческой нормой, и мужем он был точно таким же.

Программа: “Разница во времени”

Ведущий: Владимир Тольц

12 августа 2006 года

Владимир Тольц. Некогда, еще молодым человеком, мой коллега Петр Вайль вместе с Александром Генисом написал литературно-публицистическое сочинение “60-е”, в котором немало места уделено советскому мифу Кубинской революции.

Петр Вайль. Кубинская революция совпала с хрущевской оттепелью, и это было самое главное для России. Кубинская революция сделалась метафорой для шестидесятников. Они нагружали Кубу тем, что не могли по разным обстоятельствам сделать или высказать у себя дома. Ну, самые такие простые бытовые детали. Скажем, еще в конце 50-х – начале 60-х годов милиция гонялась за бородатыми молодыми людьми, а кубинцы все были “барбудос” – и Че Гевара, и Рауль Кастро, и сам Фидель ходили с бородами. И это была такая легитимация, что ли, бороды для советских либеральных молодых людей. Затем кубинцы, как любая революция, приветствовали свой авангард. К этому времени авангард в Советском Союзе был давно уже в законе. И тогда-то шестидесятники вспомнили, что в 20-е авангардное искусство было самым передовым и самым главным и у них тоже. И именно козырем кубинского авангарда они пробивали свои работы, подобные авангарду. Все это совершенно понятно.

И даже были вещи несколько анекдотичные. Например, понятно, что в то время был полный запрет на всяческий “религиозный дурман”, как говорили в то время, пропаганду и упоминание. А Куба, только что в то время освободившаяся, была вполне христианской страной. И, например, Евтушенко писал свои кубинские стихи, там было четверостишие:

Хорошо сочетание – Хрущев, Христос и Кастро. В этой компании проходил даже Христос.

На Кубу возложили все свои не воплотившиеся надежды и чаяния. Вот это откликалось, Кубой можно было оперировать как инструментом. Куба была таким полигоном, что ли. Или наоборот, как другие считали, Россия была полигоном для Кубы. Во всяком случае, это было нечто, что придавало достижениям и попыткам шестидесятников некую всемирность, некий всемирный масштаб.

Программа: “Поверх барьеров”

Ведущий: Игорь Померанцев

20 апреля 2007 года

Петр Вайль. В начале 70-х годов я отбывал срочную службу в советской армии. У меня там был приятель-однополчанин, вильнюсский джазовый пианист Олег Молокоедов. Он, насколько я знаю, и сейчас вполне успешно концертирует. Мы с Олегом много всякого обсуждали, а поскольку это был полк радиоразведки, у нас полно было всякой аппаратуры хорошей, на которой мы не только подслушивали вражеские самолеты и базы, но и, естественно, слушали всякие передачи, и больше всего музыки.

И вот тогда Олег мне дал послушать песню Аструд Жилберту “Девушка с Ипанемы”. Я был совершенно заворожен. Мы тогда очень увлекались французскими экзистенциалистами – Альбером Камю, Сартром, – а про них писали, что у них “нулевой градус письма”. И вот мы, помню, с Олегом решили, что Аструд Жилберту и есть такой аналог этой литературной манеры: она пела как-то совершенно бесстрастно, без модуляций голоса, но это все тебя обволакивало невероятной красотой. Плюс на гитаре играл ее к тому времени муж не муж Жоао Жилберту, а на саксофоне – великолепный Стэн Гетц. Он никогда не входил в число великих саксофонистов, конечно, не достигал высот ни Лестера Янга, ни Чарли Паркера, ни Джона Колтрейна, но звучание его саксофона совершенно изумительное. И вот это сочетание Стэна Гетца и Аструд Жилберту – незабываемо.

Что называется, шли годы. Я попал в конце 80-х в Рио-де-Жанейро. И, естественно, отправился на Ипанему. Это один из трех главных пляжей Рио – Копакабана, Лебон и Ипанема. И пошел в тот ресторан, где была написана эта песня. Это произошло в 62-м, когда композитор Антониу Карлош Жобин со своим другом поэтом Винисиусом Морайсом сидели и вдруг увидели девушку. Они были так поражены ее красотой, что тут же прямо в ресторане на салфетке написали песню: Жобин – ноты, а Морайс – текст. Девушка эта известна, ее зовут Элоиза Пинейру, она потом переехала в Сан-Паулу. Песня, так и названная “Девушка с Ипанемы”, стала известной, ее записал Жобин с Жоао Жилберту.

И тут в студии оказалась довольно случайно Аструд, которая не была певицей, но она знала английский. Они решили: почему не попробовать смешанный вариант – английский и португальский. И именно это выбросило песню в первые ряды хитов и в Северной Америке тоже.

И вот я пошел в этот ресторан, который теперь так и называется – Garota de Ipanema, эта салфетка, увеличенная в десятки раз, висит на стене.

Но и это не конец. В начале 90-х я прочитал в “Нью-Йорк Таймс”, что в Нью-Йорк приезжает Аструд Жилберту. Выступала она в каком-то хорошем джазовом клубе. Я пошел туда. А поскольку это не концерт, в клубах даже с суперзвездами можно пообщаться. После концерта (ей было уже под пятьдесят, но она прекрасно выглядела) я подошел к ней и сказал, что впервые услышал эту ее песню двадцать лет назад, будучи рядовым советской армии. Вы бы видели, как округлились ее глаза, как она хохотала и говорила, что таких поклонников у нее еще не было. Сейчас Аструд Жилберто шестьдесят семь лет, она продолжает петь.