Отец Борис больше всего заинтересовался эпизодом моего расстрела и того, что я чувствовал до него, во время него и после него. И даже безучастный ко всему Павел на этот раз спросил, как я пробирался в село?

И все же самой бурной была реакция отца Бориса, когда я в самом конце своего рассказа мельком упоминал о том, что случилось с омоновцами.

— Мы обязаны сделать все, что в наших силах, дабы вызволить их из плена, — решительно произнес он.

— Каким образом вы собираетесь это делать? — раздраженно буркнул я. — Нас вместе с Вандой четверо, а у Газаева несколько сот штыков. Вы уже забыли, как сидели у него в яме и ждали, когда вам отрубят голову.

— Я ничего не забыл, вот именно по этой причине и считаю, что мы должны сделать все, чтобы им помочь, невзирая на грозящие нам бедствия. И вы же сами сказали, что Султанов обещал свое содействие.

— Да, — насмешливо произнес я, — он обещал показать нам место, а всю остальную работу должны выполнить мы. Даже если я сейчас вдруг сойду с ума и соглашусь пойти на это безумие, есть просто предел возможностей человека. А освободить их с такими силами, как у нас, за границей этого предела. Я даже не уверен, может ли нам помочь вмешательство сверхестественных сил, в том случае если вам удастся призвать их на помощь. Боюсь, что и им такая задача окажется не по силам. И кроме того, есть масса всяких структур, в чьи обязанности входит проведение подобных акций. Я вам устал повторять: на этой войне я только за себя.

Отец Борис пристально всматривался в меня, словно надеясь прочитать в моих глазах нечто такое, что укрылось от меня самого. И прочитал! По крайней мере так ему показалось.

— Я вижу, вы на самом деле очень хотите спасти этих омоновцев, но страшитесь или не желаете в этом себе признаться. Вы убедили себя, что вам нет ни до кого дела. Но в действительности это не так, вы рветесь в бой, но при этом больше чем Газаева вы боитесь сказать себе об этом прямо.

Я рассмеялся.

— Знаете, отец Борис, не представляю, каковы ваши успехи в богословии, но в психологии вы слабоваты. Если вы в самое ближайшее время не спуститесь с небес на землю, я вам не завидую.

В ответ на мою реплику отец Борис улыбнулся.

— Если я однажды спущусь, как вы говорите, с небес на землю, то перестану существовать как человек. То, что я пребываю одновременно на земле и на небесах — в этом и заключается моя сила.

Говорить с этим человеком все равно, что с глухим, до него все равно не доходят мои слова. В таком случае пусть думает, что хочет. И за какие грехи послал Бог мне этого попа? Конечно, их у меня до чертиков, но я не собираюсь их искупать, поступая согласно идиотским наставлениям отца Бориса.

— На этом мне бы хотелось завершить наш разговор, я устал и хочу немного отдохнуть, — проговорил я.

Против таких аргументов ни у кого не нашлось возражений. Я вошел в дом и лег на топчан, на котором спал вчера. Мне казалось, что я засну едва моя щека коснется мякоти подушки. Однако шли минуты, а я по-прежнему бодрствовал.

Отец Борис словно наколдовал, и мои мысли не отрывались от этих ребят из ОМОНа, хотя я даже ни разу никого из них не видел. Зато я слишком ясно представлял, в каком положении они сейчас находятся, что их ожидает. Вряд ли Газаев их быстро убьет, это товар, которым можно торговать. Пока они у него, этот бандит ощущает себя в большей безопасности. Но даже если им пока не угрожает немедленная расправа, помучит он их в полное свое удовольствие. И я не уверен, что лучше: умереть сразу или испытать, что такое ад в интерпретации этого чудовища?

Затем я стал думать о том, каким образом можно спасти ребят? В голове рождались самые разные планы, но каждый нелепей другого. Не надо быть профессионалом, любой мальчишка, играющий в казаки-разбойники во дворе скажет, что соотношение сил совершенно нереальное даже для того, чтобы иметь хотя бы один процент успеха.

И все же я продолжал размышлять на эту тему, понимая, что рулон моих мыслей теперь уже не остановить, и он будет раскатываться в этом направлении все дальше и дальше. Так что отец Борис хотя бы частично, но добился своей цели.

Я проснулся от того, что меня трясли за плечи. Не без труда открыл глаза и увидел над собой склоненное лицо Фатимы. Только ее мне не хватало; я вспомнил об ее сыне, который столь вероломно предал меня. И общаться с его матерью мне хотелось меньше всего.

— Пойдем, нам надо поговорить, — негромко, но повелительно произнесла она.

Я неохотно встал и вышел во двор. Сел на скамейку и вопросительно посмотрел на женщину. Фатима заняла место рядом.

— Разговор у меня к тебе ответственный.

— Говори, — отозвался я.

— Про сына.

— Понятно, что про него.

— И еще новость есть у меня, важная. Но о ней потом.

— Как потом! — взвился я, — Сама же говоришь, что важная.

— Важная, но она немного подождет. Хочу просить прощение за Аслана.

— Он предал меня. А я между прочим был гостем в твоем доме. Получается, что вы не чтите обычаи.

— Обычаи мы чтим, — хмуро проговорила Фатима. — Только когда он на вас показал, вы не были в его доме. Я знаю своего сына; как бы к вам он не относился, обычая он не нарушит. А что касается Умара — это его кумир. Он восхищается им, хочет походить на него во всем.

— Значит вы работаете на Султанова? — спросил я.

— Нет, — покачала она головой, — мы из рода Аджоевых. Поэтому я и служу ему. Но сын мой не послушался, он стал сторонником Султанова.

Он предал свой род. А вы знаете наши обычаи, за такой поступок у нас карают смертью.

— Что же вы хотите от меня?

— Чтобы вы никому не говорили бы больше о том, что случилось в Верхнем.

— Но я уже рассказал своим товарищам.

Пауза была очень короткой, но она все же возникла.

— Я говорила с ними, они все обещали молчать.

— Что ж придеться и мне присоединиться к этому обещанию.

Фатима с явным облегчением вздохнула. Я понял, что она не была уверена в исходе нашего разговора.

— Вы обещали поделиться новостью.

— Да, она касается вас. Вам что-нибудь говорит имя подполковника Майорова?

— Майорова? — изумился я. — Кое-что говорит.

— Он отдал приказ поймать вас во что бы то ни стало. И направил специальные группы на поиски. Вас обвиняют в том, будто это вы организовали нападение на отряд ОМОНа.

У меня возникло ощущение, будто я лечу в глубокое пропасть.

— Да откуда вы можете об этом знать!?

— Это неважно, у нас везде есть свои люди, мы можем прослушивать ваши переговоры, что ваши военные ведут по рации. Час назад прибыл курьер с этим сообщением.

— Надо уходить, — сказал я.