Шамсудин пошел вперед, мы — следом за ним. Впрочем, наш путь был совсем недолог, занял не больше двух минут. Красавец-горец привел нас в тесную хижину, внутри которой стояли несколько топчанов и стол. На стене висела полка с посудой. Этим скудным набором ограничивалась меблировка нашего гостиничного номера в этом высокогорном отели.

— Вам придеться жить всем вместе, включая женщину, — сказал Шамсудин. — У нас нет больше мест. Мне известно; русских это не смущает.

— Последние слова он добавил с немалой толикой презрения.

Пожалуй, он был не совсем прав, но возражать я не стал. После длительного перехода нам всем хотелось хотя бы немного отдохнуть. Кажется, Шамсудин понял, что сейчас он здесь лишний. Бросив свой огненный, словно луч лазера, взгляд на Ванду, он удалился.

— Кажется, он в тебя влюбился, — сказал я ей.

Ванда серьезно посмотрела на меня.

— Знаешь, когда он глядит на меня, у меня все внутри замирает. Только не от страсти, а от опасения за себя. Он вызывает во мне страх. У него взгляд, как у настоящего убийцы.

Я кивнул головой, я разделял ее ощущения.

— Не бойся, я постараюсь быть почаще рядом с тобой. И надо соблюдать осторожность.

Я не стал добавлять в слух, что очень трудно соблюдать осторожность, если мы находимся в лагере боевиков, и наша жизнь зависит исключительно от их отношения к нам. В том числе и этого Шамсудина.

Пока же, не раздеваясь, мы легли на топчаны и почти сразу заснули. По крайней мере я. Так начались три удивительных дня в этом высокогорном лагере.

Меня разбудил богатырский храп отца Бориса. Я открыл глаза и почувствовал, что в них нет больше сна. Все же мои спутники спали. Я не стал никого будить и вышел из нашего нового пристанища.

От окружающей красоты захватывало дух. Вокруг, словно сказочные великаны, высились горы, острые вершины которых были покрыты шапками вечных снегов и ледников. Но, пожалуй, самым удивительным был воздух; немного разреженный из-за высоты, он поражал своей не привычной чистотой и свежестью. Таким воздухом, без всяких примесей и добавок, дышали наши предки, а потому и были такими здоровыми.

Я стоял на краю обрыва, любовался окружающей панорамой, но одновременно не забывал наблюдать, что делается вокруг. Я заметил, как в мою сторону направляется Арчил Аушев.

На всякий случай я повернулся к нему лицом и стал ждать его приближения. Аушев, благоразумно не дойдя до меня несколько шагов, остановился. Я понял: это человек опытный, голыми руками его не возьмешь.

— Любуешься? — спросил он.

— Да, очень красиво.

— Я тоже любуюсь, когда позволяет время.

— А здесь много дел? — как бы ненароком спросил я.

— Хватает. Это транзитный пункт. Люди приходят, уходят, снова приходят, если остаются в живых.

— Тебя интересует, что я собираюсь делать?

— Вы все под моей опекой, разумеется, мне бы хотелось это знать. Я стараюсь не допускать возникновение неожиданных ситуаций.

— Тогда вынужден тебя огорчить, пока я не знаю, что буду делать дальше. Хочу спросить: мы здесь в безопасности?

Арчил, как мне показалось, насмешливо посмотрел на меня. Впрочем, из-за густой бороды выражение его лица не всегда угадывалось.

— Идет война, а разве можно быть в безопасности на войне. Но можешь быть спокойным, все знают, что ты работаешь на Аджоева, поэтому тебя никто не тронет. — Арчил задумался на несколько секунд. — Но с другой стороны людям не нравится, что ты хотел убить Умара Султанова.

Его многие тут чтут, как хорошего командира, хотя мы и враждуем с ним.

Но вражда не должна мешать уважения, если человек того достоен. Ты согласен?

— Согласен. Скажи, а за что ты воюешь?

— За свободу.

— Свободу чего? Безнаказано убивать?

— Убийство в бою не есть убийство. Так нас всегда учили. Так повелось издавно.

— Ты был офицером в федеральной армии?

— Да, еще три года назад. Я был старше тебя по званию, капитан. Я был подполковником.

Я не без уважения посмотрел на него; дослужиться в его возрасте до такого чина удается немногим. Значит, было за что вручать для погон новые звездочки. Но откуда ему известно о моем послужном списке?

Арчил понял мой безмолвный вопрос.

— Я кое что знаю о тебе. Иначе я бы не принял тебя здесь. Даже по просьбе Сулеймана.

— Тогда спасибо. Но почему ты ушел из армии?

Арчил снова задумался и почесал бороду. Я заметил, что это он делал уже не первый раз.

— Во время первой войны я сознательно держался подальше от этих мест, чтобы не принимать участие в событиях. Я не хотел быть ни на стороне ни тех, ни других. Я считал, что и те и другие не правы, что все противоречия можно решить по иному, мирно, без применения силы. Но однажды я получил письмо от односельчанина. Его дом находился по соседству с моим домом. Он сообщал, что во время зачистки солдаты изнасиловали мою сестру, а затем убили. Заодно и убили мою старушку мать, чтобы не оставлять в живых свидетелей. Они только не знали, что сосед все видел через дырку в заборе. Несколько дней со мной творилось нечто ужасное, я порывался перестрелять всех, кто был рядом. Не знаю, как я удержался. Но больше в этой армии я служить не мог. Я понял, что должен защищать свою землю с оружием в руках. Думаю, остальные подробности моей биографии тебе не нужны.

— Тебе ли не знать, что на войне такие вещи неизбежны. Но чем ожесточенней будут военные действия, тем больше будет таких случаев. Ты слышал о судьбе омоновцев, на которых напал отряд Арсена Газаева?

— Да. Тех, кого он взял в плен, еще живы. Мы получили это сообщение сегодня утром. Правда обращаются с ними плохо.

— Но другим Газаев отрезал головы. И обещает тоже сделать с оставшимися. Это та свобода, ради которой ты борешься?

Арчил вновь почесал бороду.

— В федеральной армии у меня осталось много друзей. Но между нами кровь моей матери и сестры. Эта кровь никогда не высохнет.

— Кровь Христа тоже никогда не высохнет, — вдруг раздался из-за наших спин голос. Мы одновременно повернулись и увидели стоящего рядом отца Бориса. — Враги тоже пролили его кровь. Но эта кровь взывает о прощении и милосердии, а не о жестокости и мести. А разве не о том же говорит Коран: «Скажи: «Не сообщить ли вам про тех, Кто понесет от дел своих наибольшие потери? Те, чьи усилия впустую Были потрачены в их жизни на земле. Они же думали, что делают прекрасные дела». Разве не о вас тут всех собравшихся говорит ваша священная книга? Разве не напрасны все ваши дела? Они ведут к рабству, к смерти, но не к свободе. Разве так учит Коран завоевывать свободу, разве Аллах требует от вас мщения и гибели ваших врагов? Вот послушайте, что говорит он: