но не слишком плотно. Мы вошли и достали из шкафа ящик, помеченный буквой Е. Мы положили туда пучок соломы и обернули ящик простыней. Затем я поехал с этим ящиком к себе на Кавендиш-сквер.

Уже дома я внимательно рассмотрел содержимое ящика. В нем аккуратно были сложены пакетики с какой-то кристаллической солью белого цвета. Тут же лежал флакончик, наполненный красноватой жидкостью. В глубине ящика я увидел тетрадь, но в ней были только аккуратно записанные даты. Изредка возле даты имелось какое-нибудь примечание, чаще всего короткое слово: «Удвоено». Один раз я разобрал написанное нечетко и как бы с отчаянием: «Полнейшая неудача!!!» Что все это значило, я, конечно, не мог понять.

Едва гулко отзвучал над Лондоном бой часов, возвещающий полночь, как тут же послышался негромкий стук в дверь. Я сам пошел открывать. И увидел человека маленького роста, прячущегося в тени двух колонн, обрамляющих подъезд.

– Вы от доктора Джекила? – спросил я.

– О да, да, – хрипло и торопливо откликнулся незнакомец и с ловкостью циркача юркнул в переднюю.

– Простите, мы незнакомы. Я хотел бы знать ваше имя, – начал я.

– Я Хайд, Эдвард Хайд!

Ночной гость приподнял голову, и я впервые увидел его лицо. Оно было гнусным и отвратительным, вызывая гадливость и чувство омерзения. Глядя на него, я сделал шаг назад.

– Я приношу свои извинения, доктор Лэньон. – Я видел, что Хайд с трудом подавляет припадок истерии. – Мое нетерпение забежало вперед вежливости. Еще раз простите меня. Насколько я понял… Ящик…

Тут я сжалился над мучительным волнением моего гостя.

– Вот он… – Я указал на ящик, стоявший на полу.

Хайд бросился к нему и вдруг замер, прижав руку к сердцу. Зубы его заскрежетали. Лицо страшно исказилось.

– Успокойтесь, – сказал я.

Скрюченными дрожащими руками он сорвал простыню с ящика. Увидав ряды порошков, он испустил всхлипывающий вздох, полный невыразимого облегчения.

– Нет ли у вас мензурки? – с волнением спросил он.

Мензурка нашлась тут же на полке.

Я удивился ловкости и точности его движений. Он бережно отмерил небольшое количество красной настойки и всыпал в мензурку один порошок. Смесь стала менять цвет, превратившись вначале в темно-фиолетовую, а потом в бледно-зеленую.

– Теперь, – сказал он, и тайное торжество прозвучало в его голосе, – теперь последнее. Может быть, вы будете благоразумны и позволите мне уйти из вашего дома с этой мензуркой в руке и без каких-либо объяснений? Или ваше любопытство слишком возбуждено и вы не можете его обуздать? Подумайте, прежде чем ответить. Выбор за вами. Или вы останетесь все тем же средним, обычным человеком с набором простых медицинских знаний, или я выпью при вас содержимое этой мензурки, и перед вами внезапно откроются доселе никому не ведомые области новых знаний. Это нелегко перенести, предупреждаю вас.

– Сэр, – ответил я с притворным спокойствием, – вы говорите загадками, но я слушаю вас без особого доверия. Я ушел слишком далеко по пути классической науки, чтобы остановиться, не увидав конца. В этом мое решение.

– Что ж, – ответил мой посетитель. – А теперь человек, столь долго исповедовавший самые примитивные, узкие материальные взгляды, отрицавший самую возможность существования бездонных глубин науки, смеявшийся над теми, кто был талантливей, – что ж… твой выбор сделан – смотри!

Он поднес мензурку к губам и залпом выпил ее содержимое. Раздался короткий безумный вопль. Он покачнулся, ухватился за угол стола. И вдруг, к моему ужасу, я увидел, что он меняется. Становится выше ростом… кожа его посветлела, черты лица разгладились. Губы смягчились, цвет глаз… и в следующий миг я вскочил, прижался к стене, лишь бы отстраниться от этого страшного невозможного видения.

– Боже мой! – вскрикнул я и продолжал твердить «боже мой», ибо, бледный до синевы, протянув вперед руки, точно человек, воскресший из мертвых, передо мной стоял Генри Джекил.

Трудно… нет, невозможно писать дальше. Я чувствую, нить сознания сейчас оборвется, ибо мне пришлось увидеть то, что не должно видеть живому человеку. Моя жизнь сокрушилась до самых корней. Кровь во мне сгустилась, она тяжело двигалась по моим жилам. Но даже в последнем видении, которое открыл мне гнусный монстр, я, содрогаясь, продолжал смотреть на Генри Джекила. Скажу только одно, мой друг Аттерсон: тот, кто прокрался ко мне в дом в ту ночь и убил меня… Он сам, по собственному признанию, назвал свое имя.

Прощай, я больше не могу дышать,

Хейсти Лэньон

Исповедь Генри Джекила

Я родился в 18… году наследником большого состояния. Кроме того, от природы я обладал недюжинной памятью, был умен, трудолюбив, и меня тянуло к людям благородным и прославленным. Я видел свое будущее в их блестящем обществе.

Но одновременно с моими добрыми намерениями меня порой нетерпеливо тянуло к греховным развлечениям и удовольствиям, которые вначале оставались в тени и не слишком соблазняли меня.

Однако постепенно я начал испытывать тяжкое, почти болезненное влечение к моим тайным дурным наклонностям. Я почувствовал, что в моей душе все более резко разделяется выражение добра и зла, глубже, чем у подавляющего большинства людей. В конце концов обе стороны моей душевной сущности привели меня к открытию истины: каждый человек не един, а двоичен.

Наблюдая соперничество этих двух начал, я понял, что назвать одну из половин своей я не мог хотя бы потому, что другая также составляла равную часть меня. Будучи уникально талантливым практиком, я начал днем и ночью предаваться мечтам о полной возможности разделения этих двух элементов.

Если бы только, говорил я себе, их можно было разъединить в отдельно существующие тела, тогда темный близнец пошел бы своим путем, свободный от угрызений совести и благородных стремлений, а тот, второй, мог бы спокойно идти своим добровольным путем, неся помощь и радость окружающим.

Я уже упоминал о своих практических способностях, и вот на моем лабораторном столе засиял путеводный свет грядущей удачи.

Я начал осознавать, что некоторые вещества, составляющие наше физическое тело, обладают способностью под влиянием неких химических составов превращаться в другие.

Я не буду касаться моего блистательного и мучительного пути, скажу только, что я сумел распознать в своем теле возможности тайных скрытых сил и, более того, я сумел приготовить особый препарат, с помощью которого эти силы лишались верховной власти. Они делились надвое, и возникали как бы два облика, где каждый уже шел своим путем.

Я долго колебался, прежде чем решился проверить на себе эту невероятную теорию. Она могла кончиться моей смертью, я это отлично сознавал, однако не воспользоваться столь необыкновенным, невероятным открытием, неслыханным в истории науки, было просто немыслимо.

В