— Я ему не верю, — заявил я.

— А я знаю, что это правда, и что карлик посещает женскую психиатрическую больницу в Рочестере по вторникам. Джимми и еще один из моих шпионов проследили за ним.

— Я все равно не верю Беллотти, — упрямо повторил я. — И он мне не нравится.

— Разве он может кому-то нравиться? — улыбнулся Оскар. — А как вам каноник Куртни и его приятели?

— Они мне симпатичны.

— Я рад, что вы разделяете мои вкусы. Реальная жизнь человека часто не имеет ничего общего с той жизнью, которую он ведет, — воображаемая жизнь, или мечты о ней, недостижимые мечты. Внутри этого необычного клуба каноник Куртни и его занятные спутники наделены особой свободой и живут так, как им хочется. Между двенадцатью и четырьмя часами они становятся самими собой. Они оживают, и я им завидую.

— Как вы считаете, может ли кто-то из них быть убийцей? — спросил я.

— Вы имеете в виду Астона Апторпа?

— Да, — сказал я. — Он любил Билли Вуда, но Билли Вуд полюбил кого-то другого…

Оскар задумчиво посмотрел на свой кекс.

— Говорят, что каждый, кто на свете жил, любимых убивал…[84]У него был мотив, тут вы правы. И имелась возможность.

— Однако все они утверждают, что никто не выходил из комнаты, значит, у Апторпа есть алиби.

— Скажите-ка мне, сегодня, когда мы с ними разговаривали, все они находились в комнате?

— Думаю, да. Разве нет?

— Нет. Апторп дважды выходил облегчиться. И Беллотти. Стоук Талмейдж вышел один раз. Однако вы ничего не заметили. Если же и обратили на это внимание, то решили — и правильно, — что они следовали зову природы, и сразу забыли о том, что они отлучались. Апторп, как и любой из них, тридцать первого августа мог на несколько минут покинуть комнату и не привлечь к себе никакого внимания. Вполне достаточно времени, чтобы пересечь улицу и совершить убийство, так мне кажется.

Однако я не почувствовал убежденности в его голосе.

— Расскажите мне о человеке, который там не присутствовал, — попросил я.

— О Дрейтоне Сент-Леонарде?

— Вы знакомы?

— Нет.

— Но вам известно его имя.

— Я догадался о том, как его зовут, — сказал Оскар.

— Вы догадались?

— Это было совсем не сложно. Астон Апторп, Астон Тирролд, Саттон Куртни, Беррик Прийор, Стоук Талмейдж… Дрейтон Сент-Леонард. Это названия деревень в Оксфордшире, вероятно, в приходе, где «каноник Куртни» возглавлял католическую школу до того, как его лишили духовного сана. И не нужно удивляться, Роберт. Nom de guerre[85]не делает из человека преступника. Настоящее имя Генри Ирвинга — Джон Бродрибб.

«Настроения быстро меняются, — любил повторять Оскар. — В этом их главная прелесть».

Конечно, расслабленное настроение, в котором я оставил моего друга после чая, выпитого нами в «Савое» во вторник днем, полностью испарилось, когда мы с ним сели в поезд, отправлявшийся в Бродстэрс в четверг, в девять утра. Оскар устроился в углу вагона первого класса, закутавшись в пальто и подняв каракулевый воротник до самых ушей, и печально смотрел на мутные дождевые капли, которые одна за одной стекали друг за другом по грязному стеклу.

— Здесь неуютно, Роберт, — пробормотал Оскар. — Очень неуютно.

Я слишком поздно понял, в чем проблема. Оскар забыл захватить с собой сигареты. У меня их тоже не было, а поезд уже тронулся.

— На платформе в Тонбридже есть табачный киоск, — сказал я.

— Тонбридж! — Оскар вздохнул. — До него целый час езды. Это длиннее, чем «Распятие» Стейнера![86]И так же мучительно. Я очень устал.

По мере того как наш поезд медленно тащился по пригородам южного Лондона, Оскар все громче барабанил ногтями по металлической пепельнице, прикрепленной к двери вагона.

— Переключите мое внимание, Роберт! — потребовал он. — Отвлеките, расскажите о своем разводе.

— Мне нечего рассказывать, — ответил я.

— Но что-то должно быть!

— Фокстон, адвокат, замолчал. Я уже несколько недель не получал от него сообщений. От Марты тоже. И я не собираюсь дразнить собак. Боюсь, мне нечего вам рассказать.

Оскар снова вздохнул и прикрыл глаза. От Южного Кулсдона до Натфилда мы ехали погрузившись в молчание. В Годстоуне, где поезд сделал короткую остановку, я решил, что сумею разжиться сигаретами у молодого человека, которого заметил на платформе. Он был одет в гленгарри[87]и накидку, его лицо скрывало облако дыма. Он только что закурил сигарету и держал в руке портсигар. Сначала мне показалось, что он собирается сесть в наше купе, но он увидел нас и двинулся дальше. Когда поезд отошел от станции, Оскар зашевелился, с трудом сдержал зевок и бросил на меня укоризненный взгляд.

— Как давно вы знаете Джона Грея? — спросил я.

— Какой странный вопрос, — сказал Оскар, медленно наклоняясь вперед. — Почему вы спросили?

— Без всякой причины, — ответил я, пожалев, что заговорил об этом прямо.

— Но у вас должна быть причина, Роберт, — раздраженно возразил мой друг.

— Никакой причины, — настаивал я. — Просто я хотел поддержать разговор.

— Если бы вы спросили о «Ричарде III» в постановке Генри Ирвинга, о погоде в Дувре или о влиянии отмены рабства на экономику Кубы, я бы вас понял, Роберт. Но вы интересуетесь, когда один джентльмен познакомился с другим, значит, «проводите расследование». Так почему вы меня спросили?

— Это не важно, — я замахал руками в надежде, что мне удастся показать, что мой вопрос был пустяковым.

— Не вызывает сомнений, что ответ на ваш вопрос значения не имеет, — заявил Оскар, который переместился на самый краешек сиденья и наклонился ко мне. — Важен вопрос. Вы задали его в своей обычной манере — прямо, без экивоков и совершенно неожиданно — по той простой причине, что он вас занимает. Вы ждали момента, чтобы спросить меня об этом. Думаю, вы обратились с ним ко мне потому, что он интересует Эйдана Фрейзера, не так ли? Я прав?

Я промолчал. Мне не хотелось лгать своему другу.

Оскар снова принялся барабанить пальцами по металлической пепельнице.

— Инспектор Фрейзер ведет себя довольно странно, — негромко сказал Оскар. — Он красив, умен, дружит с Конаном Дойлом. Мы с ним должны были бы легко сойтись, но…