Парни уже легли спать и даже, похоже, успели уснуть. В общем-то, немудрено, учитывая, что шел второй час ночи.

В темноте Максим нашарил свою койку, завалился поверх покрывала. Вроде и в голове туман, а сна – ни в одном глазу. Еще и сердце колотится так, будто он последний час кросс наворачивал. А закроешь глаза – и снова ее лицо…

Телефон завибрировал так неожиданно, что Максим вздрогнул. Запустил мессенджер. Новое сообщение. От нее, от Алены.

Открыл он его не сразу. Сначала отложил телефон, не выпуская, впрочем, из рук. Словно не мог решиться или собирался с мыслями. Затем, тяжело выдохнув, все-таки открыл.

Гнет одиночества становится особенно тягостным, когда ты несчастен. Странное дело, но «поделиться несчастьем» – все же не пустые слова. Это действует. Казалось бы, сказал да сказал, выслушал в ответ какие-то слова сочувствия, чаще и неискренние вовсе, – что от этого может измениться? Но вот когда поделиться решительно не с кем, когда горе приходится переживать в одиночку, держать в себе, чувствуя, как оно разъедает тебя изнутри с каждой секундой, тогда понимаешь, как нужно, как важно чужое участие, пусть даже формальное. Оно словно невидимая опора.

У Алены такой опоры не было. Не было тыла.

Когда несчастье обрушилось так внезапно, так неожиданно, когда Максим сказал ей: «Зайди в здание, простудишься» – и, развернувшись, пошел прочь, она впала в ступор. Казалось, земля уходила из-под ног, а что делать – она не знала.

Глядя ему в спину, Алена повторяла про себя одно: «Я этого не переживу». Он уже скрылся за поворотом, ни разу не оглянувшись, а она все стояла столбом, не в силах сдвинуться с места, не чувствуя дождя и ветра. Боль и отчаяние затопили все ее существо так, что остальной мир как будто канул. И когда Алену потрясли за рукав, она не сразу и почувствовала. И отреагировала не сразу.

– Рубцова, что с тобой? Э, очнись!

Невидящим взглядом он мазнула по одногруппнице. На задворках сознания отпечаталось: Юлька Аксенова.

– Ты чего тут стоишь? Ты вся промокла. Простудиться захотела?

И вновь как выстрел: «Зайди, простудишься». Господи, если бы он кричал на нее, грубил, обвинял, было бы легче. Таким он был бы ей понятен. А это жуткое спокойствие, настолько ему несвойственное, мгновенно сделало его далеким и чужим, абсолютно чужим. Оно разом обрубило все между ними, возвело глухую стену, сквозь которую не пробиться.

– Да что с тобой?! – тормошила ее Аксенова.

Алена посмотрела на нее, попыталась что-то вразумительное сказать, но в груди заколотилось рыдание. Губы сами собой унизительно растянулись. По щекам заструились горячие слезы.

– Э! Да ты чего? Пойдем-ка, пойдем. – Аксенова вцепилась в ее локоть, затащила в здание.

Первым делом привела в уборную, где Алена, уткнувшись лбом в прохладный кафель, тихонько рыдала. Она старалась сдерживаться, старалась взять себя в руки. Меньше всего хотелось проявлять свою слабость перед стервозной Аксеновой, но ни черта не получалось – плач судорожными всхлипами рвался наружу.

Первая пара уже шла вовсю, так что их никто и не потревожил. Ну а Аксеновой прогуливать не впервой. Она сидела на подоконнике, задрав одну ногу, второй покачивала и молча ждала. Зачем ждала – непонятно.

Алене хотелось, чтобы она оставила ее в покое, но и слова вымолвить не получалось.

– Ну? Что там у тебя случилось? Рассказывай, – спросила Аксенова небрежно, когда Алена немного успокоилась.

Не хотелось ни о чем рассказывать, тем более Аксеновой. Алена опустила глаза и с удивлением обнаружила поверх мокрой шелковой блузки чужую черную толстовку. Когда? Откуда?

– Это чья? – недоуменно воззрилась она на одногруппницу.

– Моя, чья… Соплями только не измажь.

Алена начала стягивать толстовку.

– Вот только без концертов давай? Носи пока, грейся. А то ты как цыпленок из морозилки была – такая же синяя и скукоженная. Говори же, что у тебя приключилось? Я вон из-за тебя пару прогуляла.

– Для тебя это, конечно, великая потеря, – съязвила Алена и тут же устыдилась. Человек, собственно, абсолютно чужой человек, позаботился о ней как умел. Язвить в ответ – ну это свинство. – Прости.

– Ладно, – Аксенова спрыгнула с подоконника. – Пошли в столовку. Тебе чаю горячего надо. Сто грамм бы не мешало, но где их взять?…

За чаем Алена и рассказала Аксеновой почти все. Про Дениса, про Максима и даже про отца. И не хотела же сначала совсем ничего говорить, но слово за слово вывалила все.

– Интересно ты живешь, Рубцова! – присвистнула Юлька. – А я думала, ты обычная замшелая ботанша из богатенькой семейки, сорри. А у тебя тут такие страсти, о каких я даже не мечтаю! А если серьезно, то ты должна поговорить с этим твоим Максом. Так-то он прав, другой бы вообще послал тебя лесом. Мутила еще с одним за спиной! Не, я не осуждаю, наоборот. У меня ты даже в глазах выросла. Но мужика твоего понять могу. Кому такое понравится? Знаешь, где он живет?

Алена кивнула.

– Ну вот, иди к нему и все объясни.

Следующая пара – семинар по зарубежной литературе – проходила как в дурном сне. Алена честно пыталась влиться, слушать, записывать, но это оказалось выше ее сил. Голову разрывали самые дикие мысли. А если она его не найдет в общежитии? Куда тогда? Телефон он отключил. А вдруг он прямо сейчас возьмет и уедет? Раз, как сказал, приехал только ради нее. Вдруг она его больше не увидит? И зачем вообще пошла на пару? Лучше бы и правда сразу отправилась к нему. Права Аксенова: надо все ему объяснить. Ведь со стороны это и правда выглядело ужасно.

И что странно, еще вчера спросил бы ее кто-нибудь, как она относится к Максиму. Всерьез ли? Связывает ли будущее с ним? Она бы как минимум поколебалась с ответом. Да, она его любила. Но чувства эти ей же самой казались болезнью, а не счастьем. И хоть ты тресни, не доверяла она ему полностью. Точнее, хотела верить, хотела доверять, пыталась, но всегда оставалась крупица сомнений. Да что там крупица – нормальная такая доля, которая если не топила все хорошее, то, по крайней мере, очень омрачала. И постоянно возникали мысли: а надо ли? а стоит ли? а вдруг потом плохо будет? а вдруг он наиграется с ней и опять пошлет?

А вот теперь мгновенно все стало видеться и чувствоваться иначе. Сразу так отчетливо и ясно пронзило ее ощущение, что без него никак. Что нужен он, как воздух. Без него и жизнь не жизнь. И плевать, как будет потом. Лишь бы сейчас все наладилось. Вот уж воистину – потерявши, плачем.

– Госпожа Рубцова, вы сегодня в анабиозе?

Алена вздрогнула от неожиданности. Анварес пронзал ее ледяным взглядом.

– Может, у нее есть еще о чем подумать, кроме вашего Пристли, и поважнее, – подала голос Аксенова.

– Если бы вы умели думать, я был бы только рад. Пока же я наблюдаю полное отсутствие мысли, что у нее, что у вас, госпожа Аксенова.