Она спустилась в метро и с лишними пересадками поехала в Измайлово.

Но видимо, бывают люди, связанные друг с другом так прочно, что самим трудно поверить.

Могла ли предположить Тамара Игнатьевна, что в это время Нина Александровна Орехова, она же Сушникова, тоже думала о том, как остановить лавину несчастий, в которых виноваты давно произнесенные слова? Может быть, наступают в жизни каждого мгновения, когда хочется устранить все, даже гипотетические причины, способные навредить твоим близким?

Она хорошо помнила себя, девочку на старой оттоманке, в старой квартире, в старом районе Москвы. Она лежала с компрессом на лбу, но облегчения не чувствовала. Хозяйка, у которой она снимала комнату, положила ей на лоб влажное полотенце, чтобы охладить и успокоить мысли. Но они, напротив, подогревались сильнее.

Вот и все, думала Нина, закончилась ее жизнь. А она-то думала, что сейчас настоящая только начинается. Еще утром, собираясь в университет, в сто десятый раз произнося краткую речь, приготовленную для защиты диплома, она видела руку оппонента, протянутую к ней. Она чувствовала сладковатый запах духов Тамары Игнатьевны, руководителя диплома, которая молча обнимает ее. Место в аспирантуре — ее, Нины Ореховой. А дальше — она по балетному взмахнула правой ногой и вытянула носок — вперед! К успехам!

Нина застонала, когда в голове, под горячим полотенцем, зашевелились видения, одно другого ужаснее.

Все вышло не так, как должно быть. Она ждала Тамару Игнатьевну в раздевалке, но она не пришла. Нина нашла монетку и позвонила ей. Слабый голос ответил:

— Ниночка, я больна… Я не приду на защиту.

— Как! — ахнула Нина.

Но в трубке дергались короткие гудки.

Она побежала в аудиторию, села, чувствуя, что сейчас произойдет что-то ужасное. Оно произошло. Быстро, почти сразу, как только взял слово оппонент. Нина смотрела на него с радостью, ожидая похвалы.

Но что это? Человек, который еще два дня назад хвалил ее диплом о лирике Лермонтова, а Нину — за находчивость и неординарность взгляда, говорит, как ему стыдно держать в руках ворованную вещь?

Она — украла? Украла диплом?

— Я не крала! — Нина вскочила со стула. — Я ничего не крала! — Голос был тонкий, жалобный, противный даже самой себе.

— Хотя бы сейчас ведите себя прилично, — одернула ее председатель комиссии. — Слово дано оппоненту…

— Тройка за диплом, — долетели до нее слова, — чтобы не ломать жизнь. Орехова все годы хорошо училась. Но о рекомендации в аспирантуру не может быть и речи.

— Как вы посмели! — кричала она, и у самой в ушах звенело.

Нина догадалась теперь, почему не пришла на защиту ее руководитель, Тамара Игнатьевна…

Она встала с дивана, придерживая полотенце на лбу, словно желая распалить голову еще сильнее. Она набрала номер Тамары Игнатьевны. И выкрикнула в трубку то, что мучит ее и не дает покоя до сих пор.

Нина не могла потом объяснить себе, кто говорил ее собственным голосом. Как будто он вышел из глубин… лермонтовских времен. Он стал низким, хриплым.

— Будьте прокляты вы, ваши дети и внуки.

Тишина на мгновение, потом Нина услышала голос Тамары Игнатьевны:

— И твои тоже.

Она упала на диван и забылась.

А утром ее разбудил звонок. Руководитель танцевальной студии, в которой она занималась при Доме культуры, сказал:

— Нина, собирай вещи. Едем на гастроль.

Услышав его голос и привычное словечко «гастроль», она почувствовала, как в голове прояснилось. Не надо думать о том, что делать. Надо действовать. Просто отдаться на волю волн и плыть… плыть… плыть. Жить и все.

— Куда мы? — спросила она утренним легким голосом.

— В Сибирь, вот куда.

Нина не хотела получать диплом вместе со всеми, видеть сочувственные взгляды однокурсников. Руководитель гастролей договорился в учебной части и вручил ей диплом буднично, словно гардеробщик — картонку с номером в обмен на взятое у нее пальто.

Она засунула диплом в спортивную сумку и заставила себя забыть о нем. После «гибели мечты» ее ждала дорога, ей было ясно, что делать в это лето. Выступать в сибирских селах.

А осенью, неожиданно для себя, Нина оказалась замужем за инженером из Дивногорска, со знаменитой Красноярской ГЭС. Они целовались в темной патерне — в самом нутре тела плотины, куда сейчас Нина Александровна Сушникова должна поехать, чтобы проверить письмо, которое пришло в газету. Их «Заря Енисея» до сих пор работает с письмами, чего давно не делают другие.

Нина Александровна много раз благодарила судьбу за то, что ей не досталось направление в аспирантуру. Ну закончила бы ее, стала бы кандидатом наук, но разве вышла бы замуж за этого человека, жила бы здесь, в самом лучшем уголке мира?

Нина произвела в Дивногорске настоящий фурор — столичная штучка. Что ж, за Уралом город Москва — столица мира.

Только иногда вспышка из прошлого обжигала ее своим жарким светом — ее крик, ужасный, тем более что она не хотела никакого зла Тамаре Игнатьевне на самом деле. Было бы настоящим несчастьем для нее, как теперь понимала Нина, аспирантура. Врастать в столичную систему в одиночку гораздо труднее, чем спуститься на самолете из столицы и влиться в местную жизнь.

А вчера вечером ей позвонила Тамара Игнатьевна. Ей уже приходила мысль о том, что надо разыскать ее, сказать, что не держит на нее зла, напротив, она благодарна судьбе, что так вышло.

Она вздохнула, подняла с кресла полосатый махровый халат мужа, в котором ходила, когда его не было дома, отправилась в ванную. В Европе — вечер, у них — следующее утро.

Подставляя поджарое тело под струйки душа, она удивлялась: надо же, Тамара Игнатьевна нашла ее здесь, через столько лет. Судя по голосу, ее тоже припекло. Подумать только, они обе не знали о силе своего слова. Злого слова. Никогда больше Нина не позволяла себе похожих слов, опасаясь, если честно, получить в ответ то, что получила.

Автобус довез ее до здания администрации ГЭС за тридцать минут, поездка отвлекла ее от неясной мысли. Но когда она спустилась в патерну с фонариком, надетым на лоб, она вспомнила с такой ясностью, как будто не слабый синеватый свет, а луч берегового прожектора на море, выхватил страшную для нее сцену.

— Мама, — сказал сын, — Надя заболела. Говорят, это навсегда… — Голос сына из-за Урала передразнивало эхо в трубке, от этого смысл слов становился страшнее. Как будто она слышала кого-то еще, кроме Николаши.

Теперь она знала кого…

Себя. И ее.

«Чтобы не было счастья вам и вашим детям, и их детям…» Так или почти так кричала она. Холод в пальцах, сжимавших телефонную трубку. И мысль — зло возвращается к тому, кто пожелал его другому.