Еще раз поблагодарив парня, я отпустил его и вошел вподъезд. В нос ударил запах переваренных щей, кошачьей мочи и сырости. Стеныбыли покрыты разнообразными рисунками и надписями, в основном неприличными, полщетинился выбитой плиткой, а двери квартир обиты жуткой, кое-где порваннойчерной клеенкой. Из дырок торчала желто-черная вата.

Квартир тут оказалось всего четыре. По две на каждом этаже.Под звонком висели таблички с фамилиями, за убогими дверями скрывалиськоммуналки.

Недолго думая, я ткнул пальцем в коричневую кнопку и нажалодин раз. Тут же послышались легкие шаги, и передо мной оказалась девушка,почти девочка, с головой, закутанной полотенцем.

— Вы ко мне? — удивилась она.

Я откашлялся:

— Извините, наверное, я ошибся.

— Ищете кого? — полюбопытствовала девушка.

На меня снова снизошло вдохновение:

— В общем, да.

— Кого?

— Свою дочь, Лизу.

— Тут такой нет, — затараторила девочка, — внашей квартире одни бабки придурочные, из молодых никого.

— А вы? — улыбнулся я.

Девчонка захихикала:

— Ну да, только я не ваша дочь и звать меня не Лиза, аЖеня.

— А рядом кто живет? — поинтересовался я.

Женя скорчила гримасу:

— Ороевы. Отвратительные Ороевы.

— Но такой фамилии нет на табличках.

Женя вздохнула:

— Правильно. Прежние жильцы все съехали, отсюда народкто куда бежит, остаются только самые бедные, кому деваться некуда. Так вот,люди убрались, а Ороевы въехали, ихняя теперь вся квартира, повезло сволочам,лимите всегда фартит! Москвичи, такие, как мы, в коммуналках гниют, а этизаявятся незнамо откуда и сразу на все готовое! Знаете, они то ли из Молдавии,то ли с Украины, детей куча, прямо не пересчитать. Четвертый год тут обитают, ая разобраться не могу, сколько их. А перед Новым годом коляска во дворепоявилась, вот и гадаю теперь: то ли старшая девочка у них родила, то ли маменькаопять постаралась.

Она перевела дыхание и добавила:

— В нашем подъезде вашей дочери точно нет. Ступайте впервый.

— Почему?

— Там студенты квартиру снимают, коммуной живут, вечнопьяные. Небось у них она!

— Моей дочери два года.

Женя осеклась, потом весьма невежливо заявила:

— Больно вы старый для малышки.

Я решил не обращать внимания на хамство и улыбнулся:

— Так уж вышло. Сам не знал, что стал отцом. Вот,недавно сообщили, что моя бывшая пассия родила и отдала дочку Лизу навоспитание. Теперь хожу ищу.

Женя хмыкнула:

— Адрес небось перепутали. Ну сами подумайте, какаянормальная женщина приведет сюда своего ребенка? Да и нет тут никаких детей. Втретьей и четвертой квартирах лишь старухи, из ума выжили окончательно.

Она смолкла на секунду, потом мечтательно добавила:

— Вот перемрут все, дом под снос пойдет, мне квартирудадут. Ну, ступайте в первый подъезд. Тут есть дети лишь у Ороевых.

Я вышел во двор, вдохнул свежий январский воздух, потомвернулся в подъезд и позвонил к Ороевым. Дверь распахнулась мигом, без всякихвопросов и предосторожностей, очевидно, обитатели барака не боялисьразбойников.

В темном коридоре виднелась невысокая мужская фигура.

— Чего встал? Входи, — велел хозяин.

Я осторожно протиснулся внутрь, стараясь не споткнуться огруду грязной обуви, наваленной у порога. На стене, без вешалки, просто нагвоздях, болтались засаленные куртки, тут же стояла метла, скребок и лом. Чутьподальше висело корыто, детские санки и огромный таз.

Не успел я сообразить, с чего лучше начать разговор, какмужик, распространяя удушливый запах перегара, прохрипел:

— Ну, долго телиться будешь? Ща другой кто прибежит,давай пять рублей, это если не срать!

Ничего не понимая, я выудил из кошелька монетку.

Деньги исчезли в корявой ладони.

— Ну, двигай, — подтолкнул меня хозяин. — Тычего, в первый раз?

На всякий случай я кивнул.

— Ступай сюда, — велел мужик, — башку береги,вечно все о таз стукаются, отбили эмаль.

С этими словами он распахнул изгвазданную дверь и втолкнулменя в неожиданно огромный туалет. От удивления я принялся разглядыватьпомещение. Подобного сооружения я не видел никогда в жизни. Посерединегромоздился унитаз, огромный, широкий, с отколотым боком. От него вверхтянулась толстая труба, выкрашенная так же, как стена, темно-зеленой краской.Под самым потолком, на высоте примерно трех метров, виднелся сливной бачокугрожающих размеров, вниз свисала железная цепочка, украшенная белой фарфоровойручкой. На ней черными буквами было выведено «Москанализация». Барак, очевидно,построили в конце сороковых годов, и сантехническое оборудование в нем неменяли ни разу. Там же, под потолком, чернели гвозди, на которых висело четырегрязных, покрытых толстым слоем пыли круга, а чуть пониже виднелся пожелтевшийтетрадный лист, пришпиленный ржавыми кнопками.

Я прищурился и начал читать текст дацзыбао.

«Правила поведения в коммунальном туалете. 1. Занимайтестульчак согласно очереди. 2. Время нахождения в сортире пять минут. 3. Небросайте бумагу на пол. 4. Мойте помещение по графику. 5. Туалет предназначентолько для жильцов, гостям следует ходить во двор, для детей до семи летисключение. 6. Не становитесь ногами на унитаз. 7. Пользуйтесь личными кругами.Товарищи! Будьте аккуратны и внимательны друг к другу! Не курить! Не жечьспички! Пропускайте по утрам тех, кто спешит на работу. Домком». Чуть понижеболее мелкими буквами написано: «Расписание. Полуяновы (3 чел.) утро:7.15–7.30; Фабичевы (2 чел.); 7.31–7.41; Бойко — 7.42–7.47». Это сильносмахивало на график движения поездов, особенно умиляли минуты — 7.31. Они что,находились тут с будильником в руке? Внезапно мне стало жаль Полуяновых,Фабичевых и Бойко, вот бедняги! А новые хозяева поленились сделать ремонт,въехали и зажили себе спокойно, не сняв со стен ни чужие круги, ни расписание.

— Эй, — донеслось из коридора, — если сратьсел, гони десятку.

Я распахнул дверь:

— Вы меня не так поняли, я вовсе не просился в туалет.