вот что я тебе скажу - ты давай нас всех выручай, потому что и на меня будут нарекания за первую публикацию стихов из романа. А в нем сейчас будут отыскивать всякую крамолу. Так вот, у меня есть хороший товарищ - Дмитрий Алексеевич Поликарпов, работает он в ЦК, я с ним созвонюсь, и он вызовет тебя. А ты ему расскажи все, о чем сейчас рассказывала мне».

Поликарпов показался ей изможденным и испуганным, преждевременно постаревшим человеком с водянистыми глазами. Он убеждал Ивинскую добиться у д’Анджело возврата рукописи: «А мы действительно можем обещать ему, что в конце концов разберемся и сами напечатаем роман - видно там будет, с купюрами или без, - но во всяком случае дадим им возможность после нас печататься».

Ольга Всеволодовна выразила сомнения, что роман в СССР напечатают. Она вспоминала: «Я опять стала убеждать его в том, что единственный выход - печатать нам роман сейчас, мы успеем с ним первыми, ибо перевод на итальянский -большая и трудоемкая работа, потребующая много времени.

- Нет, - возражал мне Поликарпов, - нам обязательно нужно получить рукопись назад, потому что если мы некоторые главы не напечатаем, а они напечатают, то будет неудобно. Роман должен быть возвращен любыми средствами. В общем - действуйте, договаривайтесь с д’Анджело, обещайте ему, что он первым получит верстку и передаст своему издателю, в обиде они не будут. Но во всяком случае - мы должны решать судьбу романа у себя и приложим к этому все усилия.

Помнится, во второе свое посещение Поликарпова, после нескольких бесед с д’Анджело, я сказала, что Фельтринелли взял роман только для прочтения, но торжественно заявляет, что рукопись из рук не выпустит, готов отвечать, пускай это будет его преступлением; но он не верит, что мы когда-нибудь выпустим роман в свет, и не считает себя вправе утаивать от человечества мировой шедевр - это еще большее преступление.

Дмитрий Алексеевич взял трубку и позвонил в «Гослитиздат». Директором тогда был Котов, бывший лит-консультант издательства, приятный и доброжелательный человек. Когда-то мы с ним вместе прирабатывали на литературных консультациях.

- Анатолий Константинович, - говорил Поликарпов, - к вам сейчас придет Ольга Всеволодовна и договорится относительно того, когда она привезет к вам Пастернака. Надо будет вам взять роман, просмотреть его, назначить редактора, заключить с Пастернаком договор. Пусть редактор подумает, какие места менять, какие выпустить, что оставить как есть.

Когда Боря узнал об этом разговоре, он не сразу сказал свое мнение. А потом, подумав, написал сохранившуюся у меня записку:

«Я рад, что Анат. Конст. прочтет роман (но он ему не понравится). Я совсем не стремлюсь к тому, чтобы ром. был издан сейчас, когда его нельзя выпустить в его подлинном виде.

У меня другие желания:

1) Чтобы издали перевод Марии Стюарт (почему возражает Емельяников? Ему не нравится перевод?).

2) Чтобы книгу избранных стих выпустили большим тиражом».

Тем не менее мы с Б.Л. вскоре пришли к Котову. Я хорошо помню, как Котов, не зная, что я слышала его разговор с Поликарповым, сделал вид, будто решение печатать роман принял сам.

- Дорогой Борис Леонидович, - говорил Котов, поднимаясь навстречу Боре, - вы написали великолепнейшее произведение, мы обязательно будем его печатать. Я сам назначу редактора и оформим все это договором. Придется, правда, несколько сократить некоторые вещи; некоторые, может быть, добавить; но во всяком случае с вами будет работать редактор и все будет в порядке.

Редактор действительно был назначен. Это был ярый и нежный поклонник творчества Пастернака - Анатолий Васильевич Старостин.

- Я сделаю из этой вещи апофеоз русскому народу, -говорил он восторженно.

Увы, сделать апофеоз ему не пришлось. Вместе со мной Анатолий Васильевич вынес все ужасы битвы за роман, но победителями мы не стали».

По утверждению Ивинской, «известный писатель, лауреат нескольких Сталинских и Государственных премий, З.Г. сложившуюся обстановку оценил так: «... Самое в них страшное - то, что они трусы. Как все временщики. Сами боятся и других пугают. Цепная реакция страха. Трус неспособен принимать разумные решения; действует он беспорядочно и панически, потом уж тщательно обосновывает свою панику, подводя под нее незыблемую (и тем не менее растяжимую) идеологию. Единственный выход - немедленно издать роман здесь! Пусть крохотным тиражом, для виду, но - издать во что бы то ни стало. Разве они пойдут на это? Осмелятся? А вот на то, чтобы еще раз усесться в лужу перед всем миром, - смелости хватит. Смелость будет пропорциональна луже».

Уже 13 июня 1956 года Фельтринелли сообщил Б.Л. Пастернаку о том, что готов издать роман.

30 июня 1956 года Пастернак ответил Фельтринелли: «... Если Вы предвосхитите его публикацию, объявленную многими нашими журналами, но задерживающуюся, я окажусь в трагически затруднительном положении. И все-таки это не должно Вас касаться. Бога ради, свободно приступайте к переводу и изданию книги - в добрый час! Идеи рождаются не для того, чтобы остаться в безвестности или погибнуть, но чтобы стать достоянием многих.»

А уже 31 августа 1956 года министр иностранных дел СССР Д.Т. Шепилов, узнав от КГБ, что рукопись романа переправлена Фельтринелли, писал членам Президиума и секретарям ЦК КПСС: «Роман Б. Пастернака - злобный пасквиль на СССР. Отдел ЦК КПСС по связям с зарубежными компартиями принимает через друзей меры к тому, чтобы предотвратить издание этой антисоветской книги за рубежом».

В приложенной к письму Шепилова справке отдела культуры ЦК, подписанной заведующим отделом Д.А. Поликарповым и инструктором Отдела И. С. Черноуцаном, утверждалось: «Роман Б. Пастернака - враждебное выступление против идеологии марксизма и практики революционной борьбы, злобный пасквиль на деятелей и участников революции. Весь период нашей истории за последние полвека изображается в романе с чуждых позиций злобствующего буржуазного индивидуалиста, для которого революция - бессмысленный и жестокий бунт, хаос и всеобщее одичание.

Повествование развертывается как история жизни доктора Живаго. Сын покончившего самоубийством миллионера, Живаго воспитывается в московской профессорской семье, кончает медицинский факультет университета, участвует в войне, затем претерпевает беды и невзгоды революционного времени и умирает в начале тридцатых годов. В двух эпилогах (один относится к 1943 году, а другой «лет через пять-десять после войны») сообщается о некоторых событиях последующих лет.

Наряду с Живаго в романе действует несколько других героев, так или иначе связанных и сталкивающихся с ним в разные периоды жизни (друзья юности Гордон и Дудоров, Антипов и жена его Лара, адвокат Комаровский, профессорская семья жены Живаго и т. д.).

Но именно Живаго оказывается в центре