В деревне наконец начались приготовления к свадьбе. Необычным показалось то, что торжество готовили на берегу озера. Со стороны, примыкающей к воде пологим склоном, раскинулась большая лужайка, немного заросшая хилыми кустами. Кусты вырубили, лужайку выровняли. Целыми днями оттуда слышался глухой стук молотков: местные мужики колотили столы, лавки, навесы. Отдельно строили большую беседку, закрытую с трех сторон, а с открытой повернутую к лужайке и озеру – для молодых. Пирогами, что каждый день пекла Лика, кормили рабочих, цветами и ветками деревьев, собранных Миррой и Полиной, украшали берег и беседку.

Мирра еще в тот день, как вернулась с кладбища, рассказала, чья это будет свадьба. Степа поведал Матвею, тот рассказал Мирре, и только Полину с Ликой использовали вслепую. Рыжая язва вопила так громко, что Полина всерьез опасалась: услышит баба Глаша, поймет, что они все знают, и вообще в погребе запрет. Насилу удалось успокоить, но Лика решила объявить Мирре бойкот. И в этом Полина с ней не спорила. Они теперь были вдвоем, а Мирра сама по себе. С ней не разговаривали, не звали на ужин, не шептались и не строили планы. Сначала Полине казалось, что Мирра даже обрадовалась этому, наконец ее оставили в покое, но затем пару раз ловила печальные взгляды в те моменты, когда они с Ликой что-то делали вдвоем, а Мирра была одна. Сердце сжималось от жалости, Полина готова была улыбнуться примирительно и позвать ее, но рыжая как будто чувствовала: оборачивалась и говорила какую-нибудь колкость, Мирра тут же расправляла ответные колючки и уходила.

План побега они с Ликой все-таки строили. Полина подождала бы свадьбы, ушла бы потом, но Лика настаивала. Говорила, что после свадьбы их запросто никто не выведет, по крайней мере, ту, что достанется Степе.

– Ты хочешь остаться здесь навсегда? – спрашивала она, заглядывая Полине в глаза, и Полина отрицательно качала головой. Она еще помнила мечты, в которых все-таки оставалась здесь со Степой, в которых через некоторое время они переезжали в город поблизости, но Лика явно ждала не такого ответа, и Полина говорила то, что она хотела услышать.

Лика по памяти нарисовала карту местности. Карта вышла очень приблизительной, но все-таки давала надежду выйти. Рыжая утверждала, что главное – добраться до охотничьего домика, там провести последнюю ночь Мертвой недели, а потом уже дойти до станции. Во-первых, после окончания Мертвой недели не так страшно заночевать в лесу при необходимости, а во-вторых, Лика была уверена, что Степа от станции к домику нарочно вез их целый день, плутал.

– Нет там такого расстояния, чтобы целый день ехать, – утверждала она. – Следы деревня путал. А даже если и не до станции, то до трассы доберемся. Я ведь дошла от нее до тропинки, где мы с вами встретились, и обратно выйду.

Уходить решили вдвоем после того, как вернутся мужчины. Переночевать в охотничьем домике им в любом случае придется, а потому следует быть уверенными, что он окажется пуст. Иначе побег провалится, их вернут обратно.

Свободное от работы и планов время они старались крутиться рядом с озером, наблюдать за приготовлениями, собирать информацию у местных, слушать, думать. Местные болтали охотно, из чего заговорщицы сделали вывод, что те искренни в своих действиях. Никто раньше о свадьбе и не знал, а теперь думал, что внуки бабы Глаши решили отпраздновать свадьбу на природе. О том, что они и есть те самые «внуки», деревенские не догадывались.

– Теперь, говорят, это модно, – заявила им грузная женщина неопределенного возраста, старой порванной сантиметровой лентой измерявшая столы, чтобы пошить на них скатерти. – А нам что? Деньги платят хорошие, мы все и приготовим. Еще и на свадебке погуляем. Все развлечение.

И только одна древняя старуха, ничем особо не занятая, но постоянно ошивающаяся рядом, мрачно поглядывала на приготовления, и однажды заявила Полине, которая по привычке старалась разговорить любого, предлагая милые беседы:

– Не к добру это!

Полина огляделась испуганно, убеждаясь, что никто не слышит, а в особенности баба Глаша, подошла ближе и тихо спросила:

– Почему?

– Потому что свадьбы в Мертвую неделю никто не делает! – старуха пошамкала немного губами, а потом добавила: – Если только не хотят спрятать.

– Спрятать?

Налетевший холодок в жаркий день заставил поежиться. А колкий взгляд старухи поднял волоски на теле дыбом.

– Что спрятать?

– Саму свадьбу и спрятать. – Старуха тоже огляделась, а потом заговорила торопливо, без остановки, будто поезд понесся с горы: – Мертвая неделя не привязана к обычному календарю, привязана к лунному. Всегда начинается за семь дней до новолуния, а седьмая, последняя ночь, приходится на самую темную. И если хочешь сделать что-то, о чем не узнают навьи, делай это в седьмую ночь. Навьи уже сыты, а потому ленивы, без лунного света ничего не видят. Что угодно можно провернуть под их носом, не узнают. А раз свадьбу запланировали на седьмую ночь, значит, прячут ее от нави.

– Но зачем прятать от нави свадьбу?

– Понятия не имею. А только если Глашка это делает, то, верно, понимает зачем.

– Она ведь необычная женщина, так? – прямо спросила Полина. – И вовсе не знахарка.

Бабка посмотрела на нее искоса, ничего не сказала, тогда Полина продолжила:

– Я видела ее могилу на кладбище. Это ведь ее могила, да? Она сама навья?

– Навья да не навья, – покачала головой старуха. – Навьи сами встают, нету им покоя после смерти, а Глашка упокоилась. Хоть и ведьмой была, а упокоилась. Знала способ. Да только через семь лет после смерти подняли ее.

– Кто? – ахнула Полина.

– Понятия не имею. Зачем – тоже не спрашивай. Не знаю. Может, вот как раз для этой свадьбы и подняли.

Мужики принесли доски для очередного стола, и старуха, воспользовавшись моментом, отошла от Полины. Больше им поговорить не удалось. Зато вечером Полина все рассказала девчонкам. Рассказывала рыжей, но так, чтобы Мирра тоже слышала.

– Странно это все, – потерла подбородок Лика. – Мало того, что бабке зачем-то надо нас всех переженить, так еще и свадьбу необходимо спрятать от навий.

– И именно для этого ее подняли после смерти, – кивнула Полина. – Вопрос: кто?

– Тот самый мужик, которого мы все периодически видим?

– Мы не просто его видим, – поправила ее Мирра. Как Полина и рассчитывала, она действительно слышала разговор, стояла чуть в сторонке, а теперь не выдержала, решила поучаствовать. К чести рыжей, та перед лицом настоящей опасности не стала продолжать бойкот, молча повернулась к Мирре, предлагая продолжить мысль: – Он за нами следит. И что-то мне подсказывает, что за парнями тоже. Как я вижу произошедшее. – Мирра подошла ближе, села за стол, за которым сидели Полина с Ликой. – В этом месте жила-была баба Глаша. Судя по тому, что узнала я, при жизни она была колдуньей, знахаркой, как ее здесь называли. Этот дар передавался по женской линии, но у бабы Глаши не было детей, она его никому не передала. Женщина, которая рассказывала мне это, считает, что потому ей и удалось упокоиться после смерти, не стать навьей. Дескать, забрала с собой свой дар проклятый, искупила вину. Так вот, баба Глаша умерла и осталась лежать спокойно. Проходит семь лет после ее смерти. В этой деревне практически одновременно рождаются дети. Шестеро или больше, не знаю. Их матери вскоре после родов умирают, а детей родственники развозят, кто куда. И тут появляется таинственный незнакомец, которому удается воскресить или призвать, не знаю, как правильно, старую знахарку. Вопрос: зачем? И тут я согласна с женщиной, с которой общалась Полина: ради этой свадьбы. Свадьбу нужно спрятать от навий. Мы что-то значим для этого человека в плаще. У него есть на нас виды.