лабораторию влетела Софья Данииловна с плотно сжатыми губами. Кружево на ее блузке воинственно топорщилось, словно было неведомым оружием, а ленты развевались, как змеи на голове горгоны Медузы.

– Извольте объясниться, Елизавета Дмитриевна! – с порога бросила она.

Тимофеев смущенно кашлянул, но родственница на него не обратила ни малейшего внимания, даже не повернулась, чтобы поздороваться. Я тоже решила пренебречь хорошим тоном и не желать доброго утра неприятной мне особе.

– Простите, Софья Данииловна?

– Вы ведете себя недостойно, – прошипела она. – Заигрывать с чужим женихом – грех.

И лицо у нее при этом было таким, словно этот грех надлежит искупить немедленной мучительной казнью. Или немедленным помещением в монастырь, если уж свободного палача поблизости не найдется. И тогда казнь уже после раскаяния в монастыре. Интересно, есть ли монастыри у местных богов? Так, не о том я сейчас думаю…

– Мне не нужны чужие женихи, – холодно ответила я.

– Мерзкая интриганка! – воинственно наступала на меня Софья Данииловна, размахивая руками так, что поневоле захотелось использовать плетение щита. – Думаете, это сойдет вам с рук? За мной стоит весь клан Соболевых, и они не допустят, чтобы какая-то выскочка заняла мое место. Мое место, понятно вам? Что бы там ни писали эти мерзкие писаки!

– Боже мой, Софья Данииловна, зачем мне ваше место? – уже с раздражением спросила я. – Мне моего достаточно. Мне кажется, что всерьез воспринимать то, что пишут в газетах, нельзя.

– Неужели? Я вчера своими глазами видела, как вы нагло флиртовали с моим женихом.

– Я бы еще поняла ваше возмущение, будь вашим женихом господин Соколов, на которого я упала, – фыркнула я в ответ. – Но с его императорским высочеством я в лучшем случае перебросилась парой фраз.

– Это теперь так называется? – Она ощерила зубы, словно примеряясь, куда будет меня кусать. – Держите свои загребущие руки подальше от моего Мишеля, или я за себя не ручаюсь.

– Успокойся, Софья, – встрял в наш милый девичий разговор Тимофеев, – этак ты сейчас наговоришь лишнего, потом пожалеешь.

– Я не буду жалеть. – Она крутанулась от меня к родственнику, но не изящным танцевальным пируэтом, а дерганым неловким движением, чуть не снеся высокий табурет. – Филипп Георгиевич, как вы не понимаете, это и в ваших интересах – поставить зарвавшуюся нахалку на место. На то место, где она должна быть.

– Насколько мне помнится, вчера Елизавета Дмитриевна испрашивала помощи в заключении помолвки с поручиком Хомяковым, – спокойно ответил Тимофеев.

– Это было вчера! – зло выпалила Соболева. – И это было лишь отвлекающим от основной цели маневром. – Она опять повернулась ко мне. – Михаил Александрович вам не по зубам, милочка.

– Вы бы лучше замолвили слово за нас с Николаем Петровичем, – заметила я. – И перестали меня ревновать к тому, чего нет.

– Вот именно, – поддержал меня Тимофеев. – Соня, ты ведешь себя неосмотрительно, заставляешь сомневаться в своей воспитанности, даешь повод для сплетен.

– Я даю повод? – взвилась она, и вместе с ней взвились ленты и подпрыгнули кружева. – Моим манерам и образованию можно только позавидовать! Фаина Алексеевна нынче же будет поставлена в известность о вашем скандальном поведении. Я прямо сейчас к ней отправлюсь, Елизавета Дмитриевна. Она найдет на вас укорот. Портить отношения с Соболевыми себе дороже!

Тимофеев поморщился, но сказать ничего не успел, поскольку Софья Данииловна сжала кулаки, вздернула голову и выскочила из лаборатории столь же стремительно, как в нее заскочила. Прощаться она не стала.

– А можно ей как-то внушить не трогать княгиню Рысьину? – на всякий случай уточнила я. – Боюсь, что Софья Данииловна подарит моей родственнице совершенно ненужную пищу для размышлений.

О том, что эта пища уже подарена вчерашними газетами, я упоминать не стала, поскольку визит Соболевой лишь укрепит мою бабушку в мысли, что я могу подвинуть нынешнюю невесту и занять место рядом с цесаревичем. В то время как у меня все мысли были лишь о том, как бы не умереть в ближайшее время.

– Вряд ли Фаина Алексеевна примет всерьез слова расстроенной девочки, – заметил Тимофеев. Правда, несколько неуверенно. – И Соня, скорее всего, остынет по дороге и не дойдет до вашей бабушки, Елизавета Дмитриевна.

– Хотелось бы в это верить, – проворчала я. – А то Фаина Алексеевна спит и видит, как бы меня пристроить замуж повыгодней. Я не затем сбежала из Ильинска, чтобы выйти замуж в Царсколевске.

– А вы сбежали? – удивился Тимофеев. – Фаина Алексеевна говорила, что это часть воспитательного процесса, проверка ваших способностей к самостоятельным действиям.

– А вы бы на ее месте сказали, что совсем не контролируете внутриклановые дела? – усмехнулась я.

– Я, слава богам, не на ее месте, а на своем. Мне, знаете ли, Елизавета Дмитриевна, довольно проблем с лабораторией. Один Соколов чего стоит… Ох, я же вас не предупредил, вскоре должны подойти снять показания.

И Тимофеев разразился длинной речью, обвиняющей аспиранта во всех лабораторных проблемах: прошлых, настоящих и грядущих. Грядущих, судя по всему, ожидалось весьма и весьма много.

Глава 23

Владимир Викентьевич появился к обеду. Я как раз вернулась домой, а Полина споро накрывала на стол, пытаясь вызвать меня на разговор, когда раздался звонок в дверь. Целитель пришел один, Фаина Алексеевна меня своим посещением не удостоила. Не думаю, что ее не интересовала намечавшаяся беседа, но княгиня наверняка полагала, что при ней я не буду столь открыта, как без нее, а Звягинцев непременно все расскажет, как он это делал раньше. Все или почти все… Я очень надеялась на «почти», потому что сегодня мне придется очень многое открыть Владимиру Викентьевичу.

При виде целителя, неуверенно застывшего на пороге гостиной, сразу вспомнилось мирное время, что я прожила в его доме, на глаза сами по себе навернулись слезы, и я бросилась на шею гостю, хотя вид у него был не располагающий к нежностям: наверняка собирался высказать все, что думал о моем побеге.

– Ох, Елизавета Дмитриевна, что вы? – ошарашенно выдохнул он, тем не менее тоже меня обнимая. – Будет вам, все уже благополучно завершилось.

Я же никак не могла остановиться. Из меня словно вытащили стержень, позволяющий держаться, и слезы полились бурным потоком. Пусть целитель не был для меня опорой, но сейчас казался именно ею, тем более что отталкивать он не стал, напротив: что-то успокаивающе забормотал и даже по голове погладил, словно я была маленькой девочкой, нуждающейся в утешении. Наконец я пришла в себя в достаточной степени, чтобы перестать реветь, в последний раз шмыгнула носом и вытерла слезы.

– Простите меня, Владимир Викентьевич. У вас наверняка были из-за меня неприятности.

– Да какие неприятности, Елизавета Дмитриевна? – Он