Припарковавшись, минут десять сидела, пытаясь вернуть взбесившееся сердце на место. Но оно отказалось слушаться и по-прежнему металось по всему телу.

Кровь прилила к лицу, сердце решило остановиться в висках и грохотало там до боли.

Та-а-ак, милочка, а ну хватит! Забыла, где и с чем только что отлежала? Хочешь у Лешкиной могилы сознание потерять?

Я закрыла глаза и, глубоко дыша, стала вспоминать наши самые счастливые мгновения. А потом появилось смеющееся личико Ники, и от него вдруг пошел такой поток любви и тепла, что я смогла, я справилась.

Вышла из машины, объяснила рванувшемуся было следом псу его обязанности, захлопнула дверцу, предварительно чуть приоткрыв окно, чтобы Май не задохнулся, и направилась к длинному ряду торгующих цветами.

Да, еще надо отключить мобильный телефон.

Уже начинало смеркаться, все-таки вторая половина октября, день по своей длине стремится к размеру воробьиного клюва.

Но городское освещение пока не включили, и я поначалу боялась заплутать на кладбище, я ведь здесь никогда не была. И на похоронах Лешки не была…

Двадцать пушистых желтых хризантем, купленных у излишне говорливой для такого места торговки, пахли дурманяще горько. Вот так, родной, я все же несу тебе цветы. А ведь когда-то клялась, что никогда, ни в коем случае не буду дарить букеты кумиру миллионов, и так на каждом концерте заваливаемому охапками цветов. И вообще, их, цветы, должен дарить мужчина любимой женщине.

Лешка и дарил. Причем делал это постоянно, а не по праздникам. Он не тащил в дом хрустящие целлофаном гламурные букеты, розы, тюльпаны, герберы и прочие ароматные кокетки попадали ко мне трогательно обнаженными, с капельками воды на листьях.

Такими, как эти хризантемы, похожие на лохматые звезды.

Так, теперь надо свериться со схемой, нарисованной Алиной. Прямо по главной аллее до первого поворота направо я прошла. Свернула, метров пятьдесят до небольшого перекрестка, а потом…

А потом схема мне не понадобилась. Октябрьские сумерки пугливо разбежались, атакуемые десятками свечей, фонариков, огоньков зажигалок.

Здравствуй, родной.

Усыпанное цветами мраморное надгробие, с которого улыбается глянцевой улыбкой Алексей Майоров. Алеша. Лешка…

Ноги задрожали, заражая тремором все тело. Вибрация передалась сердцу, сознанию, эмоциям. Захотелось по-бабьи заголосить, завыть, упасть на могилу. Будь я одна здесь, я бы, наверное, так и сделала. Но я была не одна. И это еще мягко сказано.

У могилы колыхалась небольшая толпа. Люди держали в руках зажженные свечи, фонари, зажигалки. Среди цветов тоже мигали светлячки огней.

Крупная, рослая женщина что-то тихо говорила, остальные ее слушали, периодически хлюпая в платки.

И что теперь делать? Как подойти, не привлекая к себе внимания?

А впрочем, чего бояться? Уже достаточно стемнело, меня и днем-то узнать довольно сложно, а уж при таком-то освещении – и подавно.

Тетка продолжала перечислять количество потерь, связанных с уходом из жизни Алексея Майорова. Голос ее показался мне смутно знакомым. Я подошла к могиле с другой стороны, где народу было поменьше, и замерла, судорожно стиснув в руках цветы. Бухтенье тетки и тихий плач остальных слились в монотонный гул. Лешкино лицо на снимке неожиданно приблизилось почти вплотную, искусственная улыбка стала живой, теплой, моей…

Цветы выпали из рук и рассыпались по земле, я шлепнулась следом на колени. Слез не было, голоса не было, меня не было!

Наверное, я все же издала какой-то звук. Плач, крик, хрип – не знаю. Не помню.

Но потом чьи-то теплые сильные руки обняли меня за плечи и подняли с земли:

– Плачь, сестренка, плачь, не держи в себе, – ласково гудел мне в ухо все тот же смутно знакомый голос. – Мы все здесь с одной бедой. И тоже не знаем, как будем жить без него.

– А я не хочу жить! – прохрипела я сквозь сведенные судорогой боли зубы. – Я стараюсь, честно, но не получается.

– Ну-ну, не надо так, – широкая ладонь погладила меня по плечам, потом сняла капюшон. – Что ж ты занавесилась-то так, дышать небось нечем. Зареванная вон какая, все лицо мокрое. Давай вытру. Постой… Анна?!!

Это была Александра, она же Шурочка, Лапченко, многолетний бессменный президент самого многочисленного фан-клуба Алексея Майорова. Она обожала своего кумира совершенно искренне, была абсолютно вменяема и адекватна в отличие от многих других товарищей по партии. И потому Алексей поддерживал с ней почти приятельские отношения. В свое время он даже воспользовался помощью ее клуба в критической ситуации. И она единственная из поклонников Майорова, кто знал правду о нас. И никому не сказала ни слова, а это, согласитесь, говорит о многом.

– Господи, Анечка, ты… – Губы Шурочки задрожали, она обняла меня еще крепче и прижала мою голову к могучей груди. – Бедная ты моя, как же ты так, а? Что с твоими волосами? Ой, прости дуру, что ж я спрашиваю-то!

– Пожалуйста, не говорите никому, кто я, – слегка придушенно просипела я.

– Конечно-конечно, я все понимаю. Эта сволочь против тебя такую гнусность учинила, а сама аборт прошлой осенью делала.

– К-какой еще аборт, от кого?

– Да от него же, наверное, от Алексея. Во всяком случае, он как узнал об этом, побелел весь, затрясся и в тот же день в аварию и угодил! Я так плакала тогда, прям жить не хотела! – Голос Шуры поплыл. – Если бы я тогда не сказала ничего, он, может, и уцелел бы! И не было бы всего этого кошмара!

Дальше мы ревели сводным хором. Солировали мы с гражданкой Лапченко, остальные были на подпевках.

Выплакавшись до донышка, я буквально повисла на Шуриной руке. Она утащила меня от могилы насильно, сама бы я не ушла.

Потому что забыла в тот момент обо всем и обо всех. И о Мае, мерзнувшем в запертом автомобиле, и о волнующихся за меня друзьях, тщетно пытавшихся дозвониться через отключенный телефон. И о потерявшей себя от горя дочери.

Кое-как я оклемалась лишь у кладбищенских ворот.

– Ну, куда тебя? – Шура заботливо поправила на мне капюшон. – На такси?

– Нет, я на машине. Вон она, на стоянке.

– Вести-то сможешь?

– Смогу.

– Анечка, – Шура робко заглянула в глаза, – можно спросить?

– Спрашивай. Только если о причине разрыва с Лешей – не отвечу.

– Нет, что ты! С этим как раз все ясно, – она нахмурилась и погрозила кулаком куда-то в темноту. – Ирка, дрянь, подсуетилась. Я про другое. Ребеночек-то у вас родился?

– Молчать обещаешь?

– Ты же меня знаешь, могила! Ой! – Шура виновато прихлопнула ладонью рот. – Прости!

Я невольно улыбнулась, потом достала из кармана портмоне, а оттуда – фотографию Ники.