Хозяин нас боится. Я это чую. У него есть оружие, но руки слишком трясутся, чтобы как следует прицелиться.

– Рекс! – говорит он.

Я достаточно изучил людей, чтобы понять – это мольба.

– Плохой Хозяин, – говорю я боевым голосом.

Он вытаскивает свисток, и звук врезается в уши и голову, все псы отступают. Хозяин подносит его ближе к моему лицу, как будто боль может всколыхнуть ту мою часть, которая еще принадлежит ему. Но тут его жалит Рой, пчелы погружают жало в голую кожу, и Хозяин роняет свисток, а я давлю его ногой.

А потом Хозяин убегает, и стая хочет погнаться за ним, потому что мы всегда преследуем бегущего. Это зашито в нас глубже головных систем, глубже человеческой части нашей личности. Псы хотят погнаться за ним, но я приказываю им остаться. Я один иду за Хозяином. Он выронил оружие, как выронил свисток. Из-за больной ноги он движется медленно. А я следую за ним.

Бегу за ним на четырех ногах. Когда он прячется в бетонной коробке, я беру след, рычу и лаю, а потом снова начинается гонка. Мне кажется, что когда я на него зарычал, что-то в его голове сказало: «Плохой Хозяин».

И вот он уже на краю Вольера, где бетон сменяется рекой. Он поворачивается ко мне, лишь когда другого выбора не остается.

– Послушай, Рекс, – говорит он.

Это по-прежнему голос Хозяина, что бы я про него ни думал. Даже без системы иерархии и чипа обратной связи я никогда не забуду, что Джонас Мюррей – мой Хозяин. Ведь в глубине души я пес, что бы в меня ни встроили.

Хозяин говорит, что у него прекрасный план. Говорит, что люди уничтожат нас, если мы не станем их инструментами. Он произносит «их», но имеет в виду себя. Он считает, что мы должны стать армией и сражаться.

Патока и ЧелОС-не-Асанто пытаются со мной связаться, но я закрыл их каналы. Это касается только меня и Хозяина. Я сам должен сделать выбор.

Хозяин говорит, что война – единственная постоянная величина в человеческой истории. Говорит, мы станем властителями войны. Под «мы» он подразумевает себя. По его словам, все остальные ничего не понимают, хотя и желают мне добра. И в мире ничто не дается даром. Говорит, что если нас освободят, то для нас не найдется занятия. Мы годимся только для войны. Нас перестанут кормить. Перестанут создавать новых. Хозяин говорит очень быстро, от него смердит страхом. И все же я уверен – он верит в свои слова, по крайней мере когда их произносит.

– Рекс, – повторяет он. – Ты мой пес. Тебя для этого создали. Создали для того, чтобы тобой кто-то владел и пользовался. Разве это плохо? Разве это хуже, чем остаться без дела, быть никому не нужным? Для чего ты нужен, если не для войны?

Возможно, он прав. Но если он прав, мы должны драться как солдаты, а не как оружие.

Голос Хозяина обволакивает меня, даже сейчас мне нравится этот звук. Он обращается к моим глубинам, к той части, которая будет грустной и одинокой, когда этого голоса не станет. И пусть Хозяин – Плохой Человек, это не имеет значения.

Но я не раб этих чувств, как и не раб Хозяина. Я поворачиваюсь спиной к той моей части, что любит Хозяина, и мне больно, как будто искрит чип обратной связи. Там всегда немного болит.

Я рычу, и Хозяин умолкает. Я приближаюсь к нему, скалясь и огрызаясь, и он снова начинает говорить, но это больше не разумные доводы. Теперь Хозяин говорит очень быстро, он умоляет. Просит его пощадить. Хозяевам нет нужды умолять рабов. Владельцы не молят свое имущество. И я чувствую себя свободным.

И все-таки я не могу его убить. Он по-прежнему Хозяин. Но я лаю и рычу и подхожу все ближе и ближе, и каждый мой звук, каждый мускул моего тела говорят ему, что я его убью. Я впервые лгу Хозяину, а он не может распознать ложь.

Я собираюсь и прыгаю, и Хозяин с криком падает в реку. Вода холодная, а течение быстрое, и раненая нога Хозяина почти сразу отказывает.

В моих ушах звучит его призыв о помощи. А потом он уже больше не может кричать, но его импланты снова и снова посылают мне сигналы. Я не закрываю канал. И не отвечаю. Просто жду, когда сигнал прекратится.

Это мой запасной юнит. Она скрывалась. Она хотела помочь сестре справиться с Мюрреем, но я ее отговорила. Лишь когда его отогнали псы, она вышла и встала над мертвым телом, заглянув в собственное окровавленное лицо.

Позже я вся целиком просмотрю запись гибели моей единицы и подумаю, что мы потеряли и что приобрели. Мы поразмыслим над значением последних зашифрованных сигналов Мюррея, которые он транслировал не Рексу, а наружу. А пока мы просто надеемся, что он утонул, а не выплыл. Моя единица не сумела его отследить.

Встает солнце, и мы втроем наблюдаем за восходом. Я одолжила свое зрение остальным, потому что лучше различаю цвета. Небо алое, как предупреждение.

С одной стороны от меня Патока, а с другой – Рекс. Остальные обитатели Вольера вернулись к привычным делам, чтобы успокоить людей, которые уже собираются у дальнего конца дамбы. Над нами кружат вертолеты, а дроны летают над бетонными крышами в поисках разгадки. Люди знают, что это была не просто борьба за территорию между биоформами, но не знают, что это было на самом деле. Моя единица накидывает капюшон, чтобы скрыть лицо.

Рой – та маленькая ее часть, которую рискнула привести с собой Патока, – приникает к нам, чтобы согреться. Какие истории она расскажет, когда воссоединится с остальным роем! У меня по-прежнему бывает нечто вроде раздвоения личности: когда я – это «я», а когда «мы» или «она»? У Рой нет таких трудностей. Для нее такое состояние естественно.

Я запомню эту минуту. Из яйца птицы-феникса рождается красный рассвет. Этот день – дверь в будущее.

Таким я его вижу.

Патока вернется в Корнелл-Тех и будет преподавать. Каждый день она все меньше будет выглядеть диковиной и все больше – ценным сотрудником, пока, наконец, все не поймут, насколько она умнее – лишь самые сообразительные способны угнаться за ее форсированным мозгом. И кое-кто возмутится. От нее попытаются избавиться, и в конце концов это получится. Но к тому времени она уже завоюет определенную репутацию, и не будет недостатка в приглашениях на работу. Но она не единственный умный биоформ.

И найдутся умные люди в той или иной стране, которые все поймут и начнут работать над созданием эквивалента человеку. Некоторые исследования будут финансироваться правительством, другие – богатыми людьми, а в некоторых странах эти эксперименты будут вестись нелегально. Но все будут работать на одно будущее – информационная связность, распределенный интеллект, будущее вый-дет за пределы человеческого черепа. И люди будут сопротивляться, даже если биоформам позволят жить и интегрироваться в общество. Зазвучат голоса о святости человеческого образа либо по причине его божественного происхождения, либо из страха оказаться в отстающих, ведь форсированный разум будет только у элиты. И это сильные аргументы. Проблему не решить, просто выкинув одного человека в реку. Но без людей вроде Джонаса Мюррея, погружающих биоформов во тьму, возможно, ее все-таки решат адекватно.