Я весьма далек от того, чтобы восхищаться кровавым величием диктатур, среди которых у сталинской почетное место, но и перекладывание с больной головы на здоровую мне, честно говоря, претит. Кем бы там ни был Сталин, ставить знак равенства между ним и Адольфом Гитлером — некорректно, по меньшей мере, сталинизм и нацизм — явления принципиально разные, при некоторой внешней схожести. У германского нацизма — британские корни, это весьма убедительно доказывается в монографии Мануэля Саркисянца.[230]И уж коли речь зашла об этих корнях, как обойти стороной замаячивший выше вопрос: отчего это лорд-протектор Оливер Кромвель заговорил в парламенте о Новом Израиле, а умница Мильтон дал колониализму «зеленый свет», объявив ветхозаветного бога Яхве англичанином и самым успешным империалистом? Нет, правда, не объелись же они оба белены? Отчего это именно английские острова стали той плодородной почвой, где пробились на свет и ростки давно позабытых расистских представлений, и новая поросль в виде расовых доктрин, отточенных и доведенных до абсурда усилиями Альфреда Розенберга[231]и Адольфа Гитлера?

Чтобы ответить на эти вопросы, нам доведется, ненадолго оставив Мильтона, вернуться на полтора столетия назад, во времена, когда Мартин Лютер еще лишь вынашивал свои знаменитые Виттенбергские тезисы, а католическая Реформация лишь брезжила на горизонте. Предлагаю сделать это в следующей главе.

Мой дух в борьбе несокрушим,

Незримый меч всегда со мной.

Мы возведем Иерусалим

В зеленой Англии родной.

Уильям Блэйк, «Новый Иерусалим»[232]

Если вы не хотите гражданской войны, вы должны стать империалистами.

Сесил Родс

Католическая Реформация началась под до боли знакомыми нам, гражданам оставшейся лишь на старых картах рейгановской «империи зла», лозунгами борьбы за «христианство с человеческим лицом». А закончилась впечатляющими человеческими жертвами и рождением идеологии, ловко оправдывавшей захватнические устремления самой продвинутой на то время державы планеты — протестантской Англии. Как ни странно, идеологией этой стала островная модификация кальвинизма, утвержденная так называемым Вестминстерским исповеданием веры в 1648 г. С одной стороны, оно исключило из обихода набившие оскомину золотые украшения и прочую показуху, которой грешило католичество. С другой ввело в обращение принцип предопределенности, ставший одной из центральных пуританских доктрин. Суть этого принципа состоит в том, что Бог сотворил мир именно таким, каков он есть, со всеми язвами, хотел бы исправить — исправил бы, Вседержитель, как-никак. С лету это соображение непросто оценить по достоинству, однако надо признать: от него оказалось всего два шага и до социал-дарвинизма с его представлением о мире как непрекращающейся битве народов, и до деления Homo sapiens на Übermensch и Untermensch, до стрельбы из пушек главных калибров индийскими мятежниками — сипаями и воплей Heil по чьему-то персональному адресу.

«Самое большое несчастье немецкой нации — это, несомненно, ростовщичество, — писал в 1520 г. Мартин Лютер. — Если бы его не существовало, то многие наверняка не смогли бы продать свои шелка, бархат, украшения из золота, специи и предметы роскоши всякого рода. Оно возникло в Германии не более ста лет тому назад и уже ввергло почти всех князей, духовенство, горожан, дворян и их наследников в бедность, несчастья и погибель. Если оно просуществует еще сто лет, то вряд ли в Германии останется хоть один пфенниг, а мы, скорее всего, вынуждены будем пожирать друг друга. Ростовщичество выдумал дьявол, а папа, утвердив его, подверг бедствиям весь мир».[233]Лютер, безусловно, как в воду глядел. Очень скоро любимая им Германия стала ареной опустошительных войн, случаи настоящего людоедства на почве голода тоже имели место, как и неисчислимые бедствия, о которых писал будущий великий реформатор католичества. А вот ростовщичество, как и вообще поклонение мамоне, против которого так ратовал Лютер, а до него Иисус, не только не исчезло, а, напротив, расцвело буйным цветом, обусловив множество иных процессов, в том числе, как ни крути, и научно-технический прогресс. Особенно это проявилось в Английском королевстве, которое, благодаря выгодному географическому положению, отделалось в эпоху Реформации сравнительно небольшими человеческими потерями и, избавившись от опеки римских пап, сначала потеснило, а затем и сокрушило испанское морское могущество. Первым, благодаря описанным выше международным англо-голландским и англо-итальянским бизнес-схемам, встало на капиталистические рельсы, превратив «огораживанием»[234]своих бывших крестьян в наемных работников быстро растущих мануфактур и моряков растущего еще большими темпами флота. И принялось активно наверстывать упущенное, отвоевывая позиции у слабеющих конкурентов, испанцев с португальцами, и в мировой торговле, и по части дележа старых колоний и захвата новых. Вполне естественно, и английскому обществу, а в особенности его стремительно богатеющей олигархической верхушке, понадобилась соответствующая идеологическая программа, основополагающая доктрина для консолидации, не знаю, как еще сказать. С католичеством к тому времени произошел разрыв, да и Новый Завет, насыщенный филантропическими и альтруистскими призывами Христа, не годился для оправдания колониальной политики.