— Но у вас жена, неужели и вы не любили?

— Любовь тоже можно сжечь, оплевать, вытравить из души, ты это знаешь… Если даже она и была. И потом она для жизни, а не для удовольствия. Это слишком дешевая для любви цена… Ну, еще раз прости меня…

Он встал, взял ее руку, осторожно поцеловал ее и, круто повернувшись, плотно сжав неслушающиеся губы, пошел туда, где его ждала машина. Он не видел, как Катя невольно подалась вслед ему, остановилась.

— Стойте! — окликнула она его. Павел Васильевич обернулся.

— Куда вы, что вы думаете делать?

— Работать, растить сына. Не бойся, Катя, я не сделаю с собой ничего глупого. Жизнь ведь — это тоже не игрушка, чтобы бросаться ею. И ты должна поступить в институт.

— Вы помните и это?

— Конечно. А ты разве забыла?

— Я… — смутилась она, — я просто… Мне казалось, что все в жизни оборвалось у меня… Но я буду помнить теперь… Любовь ведь дается для жизни. — Она прямо и открыто посмотрела на него и спросила:

— И вы думаете, вам отдадут сына?

— Кто может не отдать его мне?

— Но ведь у него есть мать. Закон на стороне матери.

— Наш закон был, есть и всегда будет на стороне человечности, Катя. Пойдем! — вдруг решительно сказал он. — Пойдем со мной! Ты должна проститься с ним.

— Я уже простилась… Я уже… — она вдруг заплакала, всхлипывая и вздрагивая плечиками.

Если первый раз она плакала о себе, о своей неудавшейся любви, то теперь… Павел Васильевич понял ее всем своим существом. «Она привыкла к нему, она любит его, ей тоже нелегко расстаться с ним, а я мучаю ее глупыми вопросами. Она, может, и не сказалась, уходя, чтобы легче было уйти от нас обоих…»

— Подожди меня здесь, — попросил он и побежал к больнице.

Запыхавшийся и решительный вбежал в вестибюль.

— Мне бы дежурного врача, — попросил он санитарку.

— Сейчас.

Он сел у столика, на который обычно выкладывали для проверки передачи, достал блокнот и быстро написал жене.

«Я думаю, мы достаточно узнали не только взгляды друг друга, но и проверили наши чувства. Всё. Вещи можешь взять, сына не отдам».

Он только успел свернуть листок, как Зинаида Ивановна вышла к нему.

— Здравствуйте, Павел Васильевич.

— Здравствуйте, Зинаида Ивановна, — поднявшись, поклонился он.

— Чем могу служить вам?

Он шагнул к ней и, умоляюще глядя в ее глаза, проговорил:

— Отдайте мне сына!

Она невольно отступила и растерянно оглянулась, словно ища помощи.

— Отдайте, — повторил Павел Васильевич, протягивая к ней руки. — Пусть закон рассудит нас потом, а вы рассудите сами. Я прошу вас.

Врач вдруг шагнула в сторону и, быстро обойдя его, скрылась за дверью.

— Куда же вы? Что же вы… — в отчаянии крикнул Павел Васильевич и рванулся за нею, но санитарка успела закрыть дверь. Он опустился на стул и, ткнувшись лицом в стол, замер.

— Павел Васильевич, — окликнули его.

Он поднял голову. Врач стояла в дверях и держала на руках сына.

— Я рассудила вас, — сказала она. — Вот ваш сын.

Он вскочил, не то плач, не то какой-то странный смех заклокотал у него в горле, он поперхнулся, прямо кулаками вытер слезы и, еще не варя в то, что случилось, осторожно, неловко принял от нее сына.

Он не знал, что делать дальше, и стоял, боясь неловкостью своей растревожить его.

— Пойдемте, я провожу вас, — предложила врач.

Он шел осторожно, плавно, первый раз в жизни ощущая, как чутко надо слушать свое тело, чтобы беречь ребенка.

На лестнице он каждый раз долго щупал ступеньку, прежде чем ступить на нее, а сам все смотрел и смотрел на спящего сына, стараясь не потревожить его чем-нибудь.

И все же ребенок заплакал. Павел Васильевич испугался, остановился, посмотрел на врача.

Врач показала глазами назад.

Он обернулся. Катя стояла около него.

— Как вы его держите? — встревоженно проговорила она. — Разве можно так? Дайте-ка мне…

Она взяла ребенка так быстро и смело, что Павел Васильевич испугался — не было бы чего. Но ребенок, непонятно почему, сразу успокоился.

— Спасибо вам, Зинаида Ивановна, — поклонился он врачу. — До свидания.

— Прощайте, Павел Васильевич, желаю вам счастья.

Павел Васильевич махнул шоферу и, когда машина подошла, взял Катю осторожно за плечи, посмотрел ей в заплаканное, взволнованное лицо и молча склонил перед нею голову.

Катя вдруг побледнела, свободной рукой сжала ворот кофточки и отступила назад.

— Нет, нет… Что же это? Как же это? Это ведь…

Шофер вылез из машины и просто, по-отечески сказал:

— Садись, доченька, не бойся. И не гляди ты ни на кого, гляди себе в душу. Давай-ка я тебе помогу.

Он усадил ее и спросил:

— Поехали, Васильич?

— Поехали…

И машина тронулась.