Своим решением вступить в сражение я погубил двадцать или тридцать из наших шестисот людей, а раненых, возможно, было втрое больше. Это составляло одну шестую нашего отряда, погибшую ради сомнительного триумфа, ибо уничтожение тысячи жалких турок не влияло на исход войны.

В итоге мы захватили у неприятеля две горных гаубицы (системы Шкода, которые нам очень пригодились), двадцать семь пулеметов, двести лошадей и мулов, двести пятьдесят пленных. Говорили, что лишь пятьдесят истощенных беглецов вернулись к железной дороге. Арабы на пути турок восставали против них и подло убивали их, когда те убегали. Наши же люди быстро отказались от преследования, так как были утомлены, измучены и голодны.

Когда мы вернулись обратно, начал падать снег, и лишь очень поздно нам удалось ценой последних усилий собрать наших раненых. Турецкие же раненые остались на поле сражения и на следующий день все были мертвы.

День за днем снег падал все гуще. Погода задерживала нас, и мы утратили всякую надежду, пока проходили однообразные дни. Мы должны были бы по пятам победы ринуться мимо Карака на Амман, гоня перед собою напуганных слухами турок. Сейчас же все наши потери и усилия оказались напрасными.

Дважды я пытался исследовать заваленное снегом плоскогорье, на котором были заметены даже следы от трупов турок, но долго оставаться там было невозможно. Днем немного оттаивало, а ночью все вновь замерзало.

Моему отряду больше повезло, чем остальным, так как один из людей подыскал нам недостроенный пустой домик из двух хороших комнат, с двором при нем. Мои деньги доставили нам топливо и даже зерно для наших верблюдов, которых мы держали под прикрытием в одном из углов двора, где Абдулла, любитель животных, мог чистить их скребницей, учить их отзываться на имя и брать из его рта куски хлеба. Все же это были тяжелые дни, так как при разжигании огня нас душили клубы зеленого дыма, а просветы окон закрывались подобием ставен нашего собственного производства.

Сквозь глиняную крышу весь день протекала вода, а по ночам по каменному полу прыгали блохи.

Нас было двадцать восемь человек в двух крошечных комнатушках, в которых стоял едкий запах от человеческих испарений.

В моем походном мешке был томик «Mort d’Arthur».[59] Он умерял мое отвращение. У этих людей были только физические потребности, и их нравы грубели среди нищеты. Их дикость, в обычное время скрытая расстоянием, теперь колола мне глаза, и незаживающее раненое место в левом бедре зябло и вызывало мучительный озноб.

День ото дня, по мере того как наше состояние становилось более грубым и животным, росла и пропасть между нами.

Так протащился январь 1918 г., и наступил томительный февраль. Отношения между нами стали так невыносимы, что я решил разделить отряд, а самому уехать на поиски денег, которые нам понадобились бы с наступлением ясной погоды. Зейд уже истратил первую часть суммы, назначенной для Тафила и Мертвого моря, частью на жалование, а частью на снабжение и награды победителям при Хесе. Где бы мы ни расположились фронтом, нам нужны были деньги для вербовки и оплаты новых сил. Лишь туземцы могли инстинктом сознавать ценность своей земли и отважно сражаться, защищая от врага очаги и поля.

Возможно, что Джойс уже устроил посылку мне денег, что было нелегко в данное время года. Вернее было спуститься с гор мне самому, что было приятнее, чем дышать зловонием из-за общей скученности в Тафила. Итак, пятеро из нас отправились в путь, воспользовавшись одним из дней, обещавших быть немного яснее, чем обычно.

После полудня погода опять омрачилась, и с севера и востока начал ожесточенно дуть ветер, вызывая в нас сожаление, что мы находились на голой равнине.

Когда мы вброд переходили быструю реку Шобек, пошел дождь с дикими порывами ветра. Мы безостановочно шли вперед, и еще долго после захода солнца понукали тащиться по долинам дрожащих верблюдов, которые скользили и падали. Несмотря на все трудности, мы делали почти две мили в час.

У меня было намерение ехать всю ночь, но вблизи Одроха нас окутал туман. Перспективы местности, казалось, изменились: далекие холмы выглядели небольшими, а близкие бугры огромными. Мы слишком свернули направо.

Опять начался мороз, и липкие камни в долине обледенели. Двигаться дальше по неправильному пути в такую ночь являлось безумием. Мы отыскали большую скалу. Позади нее под ее прикрытием мы поставили наших верблюдов плотной группой, хвостами к ветру. Если бы их поставить иначе, они могли бы пасть от холода. Мы приютились возле них, надеясь согреться и заснуть.

Я, по крайней мере, так и не согрелся и почти не спал. Я лишь один раз задремал и, вздрогнув, проснулся с ощущением, что чьи-то пальцы медленно гладят меня по лицу. Я вперил взор в ночную тьму. Снег падал большими, мягкими хлопьями. Так продолжалось минуту или две, затем последовал дождь, а после него еще сильнее ударил мороз.

Когда наступил день, мы увидали, что нужная нам дорога лежала на четверть мили влево. Мы побрели по ней пешком. Верблюды слишком обессилели, и мы сами скользили и падали на глинистой почве. Наши плащи раздувались от ветра, как паруса, и тянули нас назад. Наконец, мы их скинули с себя. Идти стало легче.

Поздним днем, покрыв десять миль, мы добрались до Аба-эль-Лиссана. Мы опять сели на наших верблюдов и безостановочно ехали вперед, пока перед нами не предстало чудесное видение равнины Гувейры, — теплой и уютной. Повеселевшие верблюды быстро доставили нас домой, в Гувейру.

Из Акабы для меня пришло тридцать тысяч фунтов золотом.

Так как все мои люди находились в Тафила или в Азраке, я попросил Фейсала дать мне временных провожатых. Он прислал мне своих двух всадников племени атейбы: Серджа и Рамейда. Чтобы помочь везти мое золото, он прибавил к отряду шейха Мотлога, проявившего свою доблесть, когда наши бронированные автомобили взрывали равнины ниже Мудаввары.

Золото было рассыпано по мешкам, в каждом на одну тысячу фунтов. Я дал по два мешка четырнадцати из двадцати человек Мотлога, а два остальных взял себе. Мешок весил двадцать два фунта, и в ужасных дорожных условиях два мешка являлись достаточным грузом для верблюда. Мы выступили в путь в полдень, надеясь на легкий первый переход, прежде чем мы вступим на мучительные горные дороги. Но, к несчастью, через полчаса пошел дождь, промочивший нас насквозь.

Мотлог заметил чью-то палатку в закоулке у известняковой горной вершины. Несмотря на мое настойчивое требование поспешить, он заявил, что проведет в ней ночь, а завтра посмотрим, на что будут похожи горы. Я понимал, что нерешительность приведет к роковой растрате времени. Итак, я простился с ним и поехал дальше со своими двумя людьми и шестью человеками племени хавейтат, направляющимися в Шобек и примкнувшими к нашему каравану.

Спор задержал нас, и из-за него мы к наступлению темноты добрались лишь до начала ущелья. Печальный мелкий дождь заставил нас пожалеть о нашей доблести и вселил зависть к Мотлогу, пользующемуся сейчас чьим-то гостеприимством. Внезапно нас привлекла красная вспышка слева, и мы, направившись по направлению к ней, нашли шейха Салеха ибн-Шефия, расположившегося там лагерем в палатке и в трех пещерах с сотней своих вольноотпущенных бойцов из Янбу.