Когда те поняли, что перед ними неукротимый сын войны, у них не хватило духу сопротивляться, и час спустя ишан Насир прихлебывал чай со своим гостем, турецким управителем, пытаясь утешить его во внезапной перемене фортуны.

Фейсал передал командование походом на Мертвое море своему молодому сводному брату Зейду. Это было первым назначением Зейда в северном походе, и он пустился в путь, окрыленный надеждой. В качестве советника его сопровождал наш полководец Джафар-паша. Из-за недостатка провианта его пехота, артиллеристы и пулеметчики застряли в Петре, но сам Зейд и Джафар поскакали в Тафила.

Зейд поблагодарил Ауду, расплатился с ним и отослал его обратно в пустыню.

Старшинам клана мухайсин пришлось стать невольными гостями в палатках Фейсала, так как шейх Диаб, их враг, был нашим другом. Благодаря золоту, имевшемуся у Зейда в избытке, материальное положение улучшилось. Мы назначили управителя и подготовляли наши пять деревень для дальнейшей атаки.

Однако наши планы вскоре рухнули. Прежде чем дни были согласованы, нас удивила внезапная попытка турок выбить нас отсюда. Мы не ждали ничего подобного, так как казалось совершенно невозможным, что они надеялись или хотели захватить Тафила. Алленби как раз находился в Иерусалиме, и для турок исход войны мог зависеть от успешной обороны против него Иордана, если только Иерихон не пал, или до тех пор пока он не падет; Тафила являлся никому не известной деревней, не представлявшей никакого интереса. Мы также не ценили обладание им. Для людей, так критически ко всему относящихся, как турки, расточать силы на его обратный захват казалось чистейшим безумием.

Однако Гамид Фахри-паша, командующий 48-й турецкой дивизей и сектором Аммана, думал иначе или имел иные предписания. Он собрал около девятисот человек пехоты, разбив ее на три батальона (в январе 1918 г. турецкий батальон являлся ничтожной силой) с сотней кавалеристов, двумя горными гаубицами и двадцатью семью пулеметами и послал их в Карак.[57] Оттуда он выступил в поход на юг, чтобы застигнуть нас врасплох.

Он нас действительно застиг врасплох. Мы впервые заметили его, когда его кавалерийские разведчики напали на наши пикеты в Вади-Хеса, неприступном ущелье огромной ширины и глубины, отрезывающим Карак от Тафила, Моаб от Эдома.[58] С наступлением сумерек враг оттеснил пикеты и двинулся против нас.

Джафар-паша еще раньше наметил оборонительную позицию на южном краю большой ложбины Тафила, предполагая, если турки атакуют его, отдать им деревню и защищать высоты, которые нависали над нею. Это казалось мне вдвойне ошибочным. Склоны их были голы, и их оборона представляла такие же трудности, как и нападение на них.

Однако этот план восторжествовал, и, таким образом, около полуночи Джафар отдал приказ готовиться к выступлению. Люди, способные носить оружие, отошли к южным склонам горы, в то время как обоз был отослан в безопасное место по более удобной дороге. Это передвижение создало в городе панику. Крестьяне решили, что мы убегаем (я полагаю, что так оно и было) и ринулись спасать свое добро и жизнь.

Стоял свирепый мороз, и земля покрылась ледяной корой. В бушующем мраке суматоха и крики вдоль узких улиц казались ужасными.

Население было в трепете и панике перед возвращением турок и готово было сделать все, что было в его физических силах, чтобы поддержать наше сопротивление неприятелю. Это вполне совпадало с моим страстным желанием задержаться там, где мы находились, и упорно сражаться с неприятелем.

Наконец, я встретил шейха Хамд эль-Арара. Я попросил его поехать к северу от лощины, где, судя по шуму, крестьяне еще сражались с турками, и сказать им, что мы идем на подмогу. Хамд, меланхолический, вежливый и отважный, немедленно ускакал галопом со своими двадцатью родичами — все, что он мог собрать в минуту тревоги.

Их стремительный проезд через улицу усугубил всеобщее смятение. Женщины выбрасывали как попало утварь из дверей и окон, хотя ее никто и не подхватывал. Арабы, проносясь галопом по улицам, пускали в воздух залп за залпом, чтобы воодушевить себя. Как бы в ответ, вспышки неприятельских винтовок сделались видимыми, очерчивая края северных утесов на фоне предрассветного черного неба. Я поднялся на противоположные высоты, чтобы посоветовался с ишаном Зейдом.

Зейд степенно сидел на скале, обшаривая местность биноклем в поисках неприятеля. По мере того, как опасность усиливалась, Зейд становился более равнодушным и невозмутимым. Меня охватила неистовая злоба.

Я был в безумной ярости. Никогда, по законам военной тактики, турки не осмелились бы вернуться в Тафила. Это была просто жадность, поведение, недостойное серьезного противника, безнадежное предприятие, на которое были способны только турки. Как могли они рассчитывать на честную войну, если не давали нам возможности уважать их? Они постоянно оскорбляли наше нравственное чувство своими дикими выходками, и никогда наш солдат не мог уважать их смелость, а наши офицеры их ум. Притом, утро было ледяное, я не спал всю ночь, и во мне было достаточно тевтонской крови, чтобы решить, что они заплатят мне за то, что они заставили меня изменить и свое намерение и свои планы.

Прежде всего я предложил, чтобы Абдулла эль-Далейми отправился вперед с двумя орудиями Гочкиса для разведки сил и расположения врага.

Мы увидели, как Абдулла взбирается на вторую насыпь. Перестрелка на время сделалась сильнее, а затем затихла в отдалении. Его прибытие воодушевило крестьян и арабов, напавших на турецкую кавалерию и прогнавших ее за первый кряж через равнину, шириной в две мили, и за следующий кряж, лежавший позади нее. За последними находились главные силы турок. Они приступили к действиям и сразу задержали Абдуллу. Мы слышали отдаленные раскаты пулеметного огня, перемежающиеся отрывочным артиллерийским обстрелом. Наш слух рисовал нам картину случившегося, как если бы мы ее видели, а пришедшие вести были великолепны.

Я хотел, чтобы Зейд немедленно двинулся вперед, но он настаивал, что мы прежде должны дождаться точных сообщений от поехавшего в авангард Абдуллы.

Чтобы предрешить его план, я сам отправился вперед.

Очень скоро я достиг вершины горного кряжа, с которого открывался вид на плоскогорье.

Этот последний прямой хребет, казалось, очень подходил для резервной или крайней линии обороны Тафиле.

В ту же минуту я заметил несколько людей аджейль, из охраны Зейда, осторожно прятавшихся в какой-то впадине. Их было около двадцати человек. Чтобы заставить их выбраться оттуда, потребовалось очень сильные выражения, но, наконец, я разместил их вдоль хребта в качестве резерва, приказав группировать там всех вновь приходящих, а в особенности моих людей с орудием.

Двинувшись на север к месту сражения, я столкнулся с Абдуллой, спешившим с вестями к Зейду. Он истощил свои боевые припасы, потерял пятерых людей от огня снарядов и одну автоматическую пушку. Он полагал, что Зейд со всеми своими людьми должен вступить в битву. Мне нечего было добавить к его сообщению.