Он дал мне время изучить поле предстоящей битвы. Крошечная равнина имела в поперечнике около двух миль. Ее ограничивали низкие зеленые кряжи в форме грубого треугольника. Через нее шел путь к Караку, спускающийся в долину Хесы.

Снаряды падали на равнину, когда я пересекал ее. Один из них упал возле меня, и я узнал его калибр по раскаленному колпачку. Сначала снаряды давали перелет и разрывались далеко позади меня, но постепенно враг менял прицел, и, когда я подходил к кряжу, его осыпала в изобилии шрапнель. Очевидно, турки каким-то образом вели наблюдение, и, оглянувшись, я увидел, что они карабкаются вдоль восточной стороны за расщелиной дороги на Карак. Они скоро окружили бы нас с фланга на западном кряже.

«Мы» — это было около шестидесяти человек, сгрудившихся за кряжем двумя группами — одна у основания, другая — у вершины. Нижнюю составляли пешие крестьяне, истерзанные, несчастные. Они заявили мне, что их боевые припасы истощились и что все кончено. Я уверил их, что все лишь начинается, и, указав им на мой многочисленный резерв, велел им спешно вернуться и наполнить патронные сумки. Мы прикрыли бы их отступление, продержавшись тут еще несколько минут.

Они убежали обрадованные, а я направился к верхней группе. Ею командовал юный шейх Метааб.

Мое присутствие здесь в то время, как турки пробирались вперед, было крайне рискованным, и Метааб рассердился, когда я заявил, что хотел лишь изучить местность. Он считал мой поступок очень легкомысленным и провизжал что-то о христианах, слоняющихся невооруженными по полю битвы. Я колко возразил ему ссылкой на Клаузевица о том, что арьергард выполняет свое предназначение лишь своим присутствием, а не действиями, но он только рассмеялся и, может быть, справедливо, так как низкий кремнистый вал, позади которого мы укрывались, трещал под выстрелами. Турки, зная, что мы тут, обратили против него двадцать пулеметов. Вал был высотой в четыре фута, а длиной в пятьдесят футов, с обнаженными кремнистыми краями, от которых с оглушительным стуком отскакивали пули. В воздухе жужжали и свистели отлетающие рикошетом обломки. Выглянуть наружу казалось равносильным смерти. Очевидно, мы должны были поскорее убраться. Так как я не имел лошади, то я отправился первым, получив обещание от Метааба, что он еще продержится тут десять минут.

От бега я согрелся и считал свои шаги, чтобы помочь взять верный прицел против турок, когда они вышибут нас отсюда. Для них тут была единственная позиция, а с юга она была слабо защищена.

Теряя этот кряж мы, возможно, выигрывали битву. Всадники продержались почти все десять минут, а затем без всяких потерь ускакали галопом. Метааб подсадил меня на свое стремя, и мы, не переводя дыхания, добрались до людей аджейль. Как раз наступил полдень, и мы имели досуг, чтобы спокойно обдумать наше положение.

Новый кряж имел около сорока футов в вышину и удобные для обороны очертания. Нас было восемьдесят человек, и все время прибывали новые люди. Мои люди со своим орудием находились на месте. Затем прибыли еще два орудия, а за ними вторая сотня людей аджейль. Сражение превращалось в настоящий пикник, и нам удалось успокоить наших людей. Мы расставили автоматические орудия у ребра холма, приказав изредка, но не слишком часто, стрелять из них, чтоб понемногу тревожить турок.

Наступило затишье, Я прилег в защищенном от ветра месте, куда слегка проникало солнце, и блаженно поспал часок, в то время как турки заняли наш прежний кряж, рассеявшись по нему, как стая гусей и с гусиной же мудростью. Наши люди оставили их в покое.

В середине дня прибыл Зейд с Мастуром, Расимом и Абдуллой. Они привели наш главный отряд, состоявший из двадцати пехотинцев, посаженных на мулов, тридцати всадников, двухсот крестьян, пяти автоматических ружей, четырех пулеметов и горного орудия из египетской армии, уже участвовавшего в сражениях под Мединой, Петрой и Джурфом. Это было великолепно. Я проснулся, чтобы приветствовать их.

Турки заметили, что мы собрались толпой, и открыли по нас пулеметный и шрапнельный огонь. Но они не смогли взять верного прицела и лишь нащупывали нас. Мы напомнили друг другу, что передвижение являлось законом стратегии, и начали двигаться. Расим со всеми нашими восьмьюдесятью всадниками на различных животных выступил, чтобы обойти вокруг восточный кряж и окружить левое крыло неприятеля. Он взял с собой пять пулеметов.

Мы устроили парад, чтоб враг не заметил их выступления. Неприятель вытащил наверх бесконечный ряд пулеметов и расставил их с равными промежутками вдоль кряжа, словно напоказ в музее. Их тактика казалась безумной. Каменистый кряж был лишен всякого прикрытия, достаточного даже для ящерицы. Мы также знали точно расстояние для прицела и заботливо наставили на него наши виккерсовские орудия, благословляя их длинные мушки старого образца. Горное орудие мы приготовили к внезапному шрапнельному огню по неприятелю, когда Расим приступит к действиям.

Пока мы ждали, возвестили о новом подкреплении в сто человек из Аймы. Накануне они повздорили с Зейдом из-за платы за участие в войне, но перед лицом опасности великодушно решили предать забвению старые счеты. Их прибытие привело нас к решению броситься в атаку на врага одновременно с трех сторон. Итак, мы послали новоприбывших из Аймы людей с тремя пулеметами, чтобы они обошли правый фланг, либо западное крыло. Затем мы открыли с нашей центральной позиции огонь по туркам.

Неприятель почувствовал, что положение его перестает быть благоприятным. Старый генерал Гамид-Фахри собрал свой штаб и велел всем взять по винтовке.

— Я уже сорок лет солдат, но никогда не видел, чтобы мятежники так сражались. Примкните к рядам…

Но уже было слишком поздно.

Расим ускорил нападение со своими пятью пулемётами. Невидимые туркам, они смяли их левый фланг.

Люди из Аймы, которые знали каждую травинку местности, являвшейся их собственными пастбищами, подкрались невредимо на триста ярдов от турецких пулеметов. Неприятель, сдерживаемый угрозой лобовой атаки, впервые заметил людей из Аймы, когда они внезапным залпом смели пулеметные команды и привели в смятение правый фланг.

Увидев это, мы двинули вперед людей на верблюдах. Мохаммед эль-Газиб, управляющий хозяйством Зейда, предводительствовал ими в своих сверкающих, развеваемых ветром одеждах, держа над головой малиновое знамя племени аджейль. Все, кто остался, были с нами, наши слуги, артиллеристы и пулеметчики, широкой лавиной ринулись за ними.

Зейд хлопал подле меня в ладоши от радости при виде стройного порядка, с каким развертывается наш план в красных лучах заходившего солнца.

С одной стороны кавалерия Расима сметала разбитый левый фланг в овраг позади кряжа. С другой — люди из Аймы безжалостно добивали беглецов. Центр неприятеля в беспорядке катился назад через расщелину, преследуемый нашими людьми — пешими, конными и на верблюдах.

Я вспомнил о глубинах ущелья Хесы, отделяющего путь на Карак, о его неровных, бездонных тропах, стремнинах и оврагах, перерезающих путь. Предстояла кровопролитная резня, и я должен был почувствовать жалость к врагу. Но после всех треволнений битвы мой мозг слишком устал, чтобы я еще спустился вниз в это ужасное место и потерял ночь, спасая неприятелей.