Но и это меня ничуть не волновало.

А в одной из комнат пятиэтажного дома наверняка накопилась пыль под диваном, хозяин забывал проветривать ее на ночь, а в холодильнике у него…

Но думать об этом строжайше воспрещалось. На этом месте следовало несколько раз вздохнуть медленно и глубоко и вытащить из ящика детектив.

А дверь в свою комнату я теперь не закрывала. Родители как-то отвыкли воспитывать меня и следить за моим режимом.

А может быть, наша жизнь вообще никогда не существовала? Может, все это я просто придумала?

И вот ее образ больше не реет в недостижимой высоте надо мной. Ее имя больше не звенит нежно и тонко. Я освободился от наваждения — теперь уже в принципе не так важно, по собственной воле или по воле обстоятельств. Я освободился. Иногда я вспоминаю самого себя, каким я был, и искренне удивляюсь. Нет, я не стыжусь ни своих мыслей, ни стихов, ни нескладных попыток приблизиться к ней. Просто я все отчетливее понимаю, что был сумасшедшим, одержимым, каким-то заколдованным или заговоренным — если только эти слова вообще что-нибудь означают. Хотя и смешно: кому бы, спрашивается, понадобилось колдовать, заговаривать меня?

А иногда приходит в голову: может быть, наоборот, та любовь имела какой-то тайный смысл в моей жизни? Может, я просто не понял, в чем он, этот смысл? Может, отказавшись от нее, от борьбы за нее, я отказался от какой-то части самого себя?

Впрочем, такие мысли посещают меня нечасто. Просто нет времени размышлять о прошлом. Вернее, пришла пора конкретно подумать о будущем: какие перспективы оно сулит, на что я способен, чего в состоянии достичь через десять, двадцать лет?

Хотя иногда кажется: теперь в общем-то все равно…

Родители не то спорили, не то ругались.

— Да в каком же шестьдесят втором? — возмущалась мама. — Если Мариша родилась в шестьдесят первом! До шестьдесят четвертого вообще на море не ездили.

— Разве до шестьдесят четвертого? — неуверенно переспросил папа.

— Здра-а-сьте! — вскричала мама в крайнем раздражении. — А как потом приехали по привычке с вещами по старому адресу, а у Аркадия квартира другая, — тоже не помнишь?

Так странно было, что люди искренне переживают, раздражаются и чуть ли не ссорятся из-за какой-то ерунды. Тем более люди в возрасте моих родителей.

Я вышла в зал и некоторое время рассматривала их. Бывает, что близкие люди вдруг открываются тебе совершенно в новом свете. Папа, в новой клетчатой рубашке с распахнутым воротом, сидел на диване. Выражение лица у него было обескураженное и, как ни странно, — молодое, даже юное. Мама перед зеркалом накручивала на бигуди прядь волос. При этом она попеременно бросала то придирчивый взгляд на свое отражение, то насмешливый — в сторону папы. Мне стало немного завидно, как ребенку, наблюдающему за игрой других детей — игрой непонятной, но увлекательной.

— Что это за Аркадий? — поинтересовалась я.

— О-о, Аркадий… — вздохнул папа. — Настоящий товарищ. Душа человек! Жаль, пожить не довелось… Такие люди долго не живут.

— Благодаря ему мы провели незабываемый месяц у моря! — добавила мама и тоже вздохнула. — Адлер! Бархатный сезон! Отмечали годовщину свадьбы…

Затертые клише обретали в их устах искренность и словно бы даже свежесть.

— А познакомились как интересно! — погрузился в воспоминания папа. — В курортном управлении! Приехали в разгар сезона, народу как сельдей в бочке! А у нас курсовки на руках, а жить негде, представляешь? Полдня искали квартиру, еще полдня бегали по всем инстанциям. Уже думали на вокзале ночевать! И вдруг очередной чиновник — мы уже раз десятый все рассказываем, не меньше — спокойно так говорит: «Однокомнатная секция устроит?» — и протягивает какие-то ключи! Мы сначала от счастья онемели, потом спрашиваем: «А что это за квартира, где, чья?» А он: «Моя. Сейчас сам вас туда и отвезу. А мы с женой как раз в отпуск уезжаем…»

— В кухне оказалась теплая вода! — мечтательно дополнила мама. — А лоджия?! Ты на ней спал. Помнишь? Где-то еще фотография валялась…

— И вам все это доверили? Незнакомым людям! — удивилась я.

— Аркадий!.. — было мне кратким ответом.

В этом семейном предании чувствовалось что-то от моих сказок в дневнике несбывшегося. Что-то от золушек, принцев и миллиона алых роз.

Что ж! Приятно, что хоть для кого-то сказки сбываются…

Очередь была огромнейшая — практически уже не очередь, а бесформенная толпа во всех коридорах и даже на ступеньках. Ясно было, что достояться до окошечка сегодня большинству не светит. Зачем мама послала сюда с документами меня? Всегда ведь сама прекрасно решала все квартирно-коммунальные дела! Изредка в толпе мелькали знакомые лица, но вид у всех был такой неприветливый, что как-то не тянуло никого окликнуть, а тем более вступить в разговор.

Вдруг пронесся слух, что основную часть коммунальных отделов перенесли в другое здание. Народ, толкаясь, с шумом хлынул вниз по ступенькам, и в считанные минуты коридоры опустели. Осталось лишь несколько замешкавшихся и растерянных человек, и я среди них. Надо было обратиться к кому-то, разузнать конкретно: куда именно относятся мои документы? Но и последние из оставшихся уже недовольно разбредались. Слышались обрывки фраз: «Аварийный дом», «Может обвалиться стенка», «Суд решит…». Я с тревогой всматривалась в опустевшую темноту коридоров и тоже отступала к выходу, на крыльцо.

В это время несколько человек приблизились к ступенькам и стали подниматься навстречу. Мужчина впереди — по-видимому, главный в этой группе — остановился посреди лестницы и объявил, обращаясь непонятно к кому: «Очень скоро здесь откроется новый театр! Роли в первом спектакле будут поручены…» — и не спеша огляделся вокруг. К нему подошли молодая девушка, мужчина, какие-то подростки. И еще другие люди потянулись со всех сторон. «А вы?» — внезапно ткнул он в меня пальцем. «Я? Что же я… не специалист… и мне уже знаете сколько…» — забормотала я растерянно. Люди сомкнулись вокруг и слушали меня завистливо и недоверчиво. Да и сама я уже поняла, что лгу — на самом деле мне смертельно хочется выйти на сцену!

«Когда сидишь в зрительном зале, становится ясно, что жизнь не удалась!» — назидательно промолвил главный и отправился дальше вверх. Но все-таки на секунду приостановился и бросил через плечо: «Дайте ей роль…» «Какую? Какую?!» — в восторге закричала я вслед, не расслышав. Он повторил погромче, но тут — что за несчастье! — я мгновенно забыла это слово, словно его резинкой стерли из памяти. Смутно мерещилось лишь, что роль эта — не человека, а разумного зверька вроде Микки-Мауса или Винни-Пуха. И еще было понятно, что зверек этот обитает в пьесе на равных правах с людьми, свободно общается с ними и активно участвует в действии. Да, собственно говоря, эта роль была практически из главных!

Мне захотелось тут же поделиться радостью с родителями. Задыхаясь, я побежала вниз по лестнице…