Как меня ни удерживали, я сейчас же ушел. Сахаров проводил меня до выходных дверей, и через два дня его жена, приехавшая в Севастополь, заходила на квартиру моих родителей и оставила мне записку, что очень просит зайти к ней в гостиницу Киста и поехать с ней в Балаклаву. Я уклонился от этого приглашения.

Как я упомянул выше, М.И. Драгомиров любил бывать в расположении 2-й сводной казачьей дивизии, принимать приглашения Кубанцев и Терцев на «шашлык», стакан кахетинского вина и смотреть лезгинку.

Как-то в 1897 или 1898 году, после смотра 12-й кавалерийской дивизии, Драгомиров был на вечеринке, устроенной Волжским и Урупским полками недалеко от Межибужья. Ужин закончился часов в 9—10 вечера, и затем командующий войсками в коляске поехал на вокзал железной дороги. Ночь была очень темная, и поэтому, кроме конвоя, назначенного сопровождать командующего войсками, впереди и по сторонам экипажа ехали казаки с факелами. Этот кортеж, конечно, на всем пути следования (около 25 верст) обращал внимание населения селений, через которые лежал путь, и привлекал внимание в попутных польских помещичьих усадьбах.

Недоброжелатели Драгомирова и из этого создали целую легенду, как он пропьянствовал всю ночь с казаками и затем «пьяная орава, с гиком и криком» промчалась к вокзалу. Среди поляков говорили: «Хорош начальник края, подающий такой пример офицерам, которые и без того ведут себя буйно». Через несколько лет после этого мне случилось слышать в Севастополе отзвуки этого «безобразного поведения Драгомирова». Приехав в Севастополь в отпуск к родителям, я зашел с визитом к моим старым знакомым Смульским (Смульский113 был поляк, полковник, военный инженер; его жена была рожденная Хорват, сестра начальника Восточно-Китайской железной дороги114).

У Смульских гостила какая-то полька (их родственница), приехавшая из Подольской губернии. Смульский спросил у меня что-то про Драгомирова. Бывшая в гостиной полька, придя прямо в раж, стала рассказывать про М.И. Драгомирова совершенно невероятные истории. На мой протест она разразилась еще большими нападками и рассказами про пьянство у казаков около Межибужья, указав год, в котором, как я выше описал, действительно М.И. Драгомиров был на вечеринке у казаков.

По ее рассказу, пьянство продолжалось до 9 часов утра, после чего Драгомиров, будучи совершенно пьян и в сопровождении «банды пьяных казаков», поехал на вокзал. Проезжая через какое-то местечко, Драгомиров, обозленный, что кучка евреев, мимо которой он проезжал, не сняли шляпы, приказал их тут же, при себе, выпороть нагайками. Проделав эту расправу, Драгомиров поехал дальше. Увидев в этом же местечке костел, он приказал остановиться и, узнав, что в костеле идет служба, приказал ее прекратить. На протест ксендза он ответил угрозой, что, если сейчас все молящиеся не выйдут из костела, он прикажет их перепороть. Ксендз резко запротестовал, и тогда, по приказанию Драгомирова, пьяные казаки стали выволакивать мужчин и женщин из костела и тут же на паперти избивать их нагайками.

Я сказал польке, что все это самая беззастенчивая ложь. Она заявила, что сама была этому свидетельницей и впала в истерику. Пришлось просто уйти, и я перестал бывать у Смульских.

Я думаю, что этих примеров достаточно, чтобы показать, какие невероятные и нагло-дикие рассказы распространялись про М.И. Драгомирова.

Наряду с этими злостными вымыслами относительно М.И. Драгомирова очень широко распространялись про него различные анекдоты и рассказы о его «острых словечках». Эти анекдоты и рассказы большей частью не имели в виду его задеть, а, наоборот, выставляли его как очень остроумного и острого на язык. М.И. про эти анекдоты и рассказы неоднократно высказывался так: «Из того, что доходило до меня, более половины или переврано, или выдумано. Спасибо хоть за то, что большая часть посвящаемых мне анекдотов и рассказов остроумна».

Вот несколько образцов таких рассказов. Недоразумение между М.И. Драгомировым и архиепископом Платоном, бывшим ректором Киевской духовной академии. Слышал я этот рассказ несколько раз в Киеве, а затем мне его дословно подтвердил митрополит Платон в Нью-Йорке в 1924 году.

Митрополит Платон рассказал следующее. «Как-то военно-полевому суду в Киеве было предано несколько человек за революционную деятельность. Утверждать приговор должен был М.И. Драгомиров, как командующий войсками. Киевская интеллигенция очень беспокоилась за участь обвиняемых. Попытка воздействовать на М.И. через некоторых влиятельных гражданских лиц успеха не имела: узнав, о чем они пришли его просить, он просто приказал их не принимать.

Обратились ко мне, зная, что я был в очень хороших отношениях с М.И., и, кроме того, в расчете, что духовного пастыря Драгомиров не выгонит, а выслушает. Я согласился и поехал. Должен сказать правду: было жутковато. А вдруг выругает? Что тогда делать?

Приехал. Послал доложить. Михаил Иванович сам вышел в переднюю, подошел под благословение и повел меня в свой кабинет. «Чем я обязан, владыка, вас видеть сегодня у себя?» Я оробел и говорю: «Да уж дело-то очень серьезное, боюсь только, что вы, ваше высокопревосходительство, уж очень серчать будете». – «Говорите, владыка, я слушаю. Раз вы приехали без предупреждения, да в такое неурочное время (Михаил Иванович принимал доклады), значит, дело серьезное». Я перекрестился и одним духом все выпалил. А М.И. сидит и внимательно на меня смотрит, только глаза как будто смеются.

Выпалил я все и замолчал. Молчит и Михаил Иванович. Прошло так, вероятно, всего несколько секунд, а мне показалось – целая вечность.

Наконец М.И. заговорил, но о чем-то другом, я сразу и не разобрал. «О том, что вы мне сказали, владыка, мы сейчас поговорим, а вот прежде я хочу вам сказать кое-что касающееся Киевской духовной академии.» И начал он говорить о различных непорядках, о которых говорили в городе, и стал мне давать какие-то советы.

У меня кровь бросилась в голову, я и забыл то главное, из-за которого приехал. «Ваше высокопревосходительство, простите меня, но ведь эти вопросы касаются только меня, как ректора академии, а никак не вас, как генерал-губернатора и командующего войсками». – «Так, а тот вопрос, который вы, владыка, изволили возбудить, – касается вас как ректора академии или меня как правителя края и командующего войсками?» Я совсем растерялся, попросил извинения и уехал. С тех пор «советов» я Михаилу Ивановичу не давал, а когда приходилось за кого-либо просить, я всегда подчеркивал, что прошу как иерарх, на обязанности которого лежит заступничество и за виновных, а также умилостивление сердца правителя. Потом мы больше никогда не ссорились».

Рассказывали, что однажды во время игры в винт в доме командующего войсками его три партнера, все евреи, по очереди сказали: «Je dis passe» [«Я пасую» (фр.)]. На это будто бы Михаил Иванович, когда дошла очередь до него, подал такую реплику: «Ну, если жиды пас, то и я пас».

Когда Михаилу Ивановичу передали этот рассказ, он заметил: «Неостроумно – в том отношении, что не учли свойств моего характера: я в своем доме хозяин, старающийся всегда быть вежливым с гостями, а не держать себя хамом и оскорблять своих же гостей. Кроме того, никогда не было случая, чтобы мои партнеры были все жидами. Явно это изобретено с целью подчеркнуть, что Драгомиров близок с жидами».