Все прошло хорошо, и довольный командующий войсками вернулся в город.

Разговоров этот случай вызвал много. Недоброжелатели и враги Драгомирова стали распространять ряд вздорных слухов, рассказывая, что командующий войсками был совершенно пьян и были совершенно пьяны и все офицеры, присутствовавшие на обеде.

Несколько офицеров, как мне впоследствии говорил генерал Прескотт, были действительно пьяны, но они были изолированы еще на квартире командующего войсками и по тревоге в строй не выходили. Сам же командующий войсками и другие офицеры были в совершенно приличном виде.

Приказывая поднять саперную бригаду по тревоге после ужина (или позднего обеда) и кутежа, на котором присутствовали все старшие чины бригады, Драгомиров имел в виду опять-таки подчеркнуть, что, разрешая пить и сам в этом участвуя, он придерживался поговорки: «пей, но дело разумей». Что всякий офицер должен знать, «что он может вместить» и быть всегда готовым исполнить служебный долг и быть трезвым при его выполнении. Как мне говорил тот же Прескотт, Драгомиров его вызвал на другой день после кутежа и смотра бригады по тревоге и сказал ему, что, не желая знать, кто из его гостей не оказался в состоянии стать по тревоге в строй, он только требует, чтобы сам генерал Прескотт это выяснил и «оплошавшим хорошенько намылил голову».

В 1906 или 1907 году я имел случай узнать, до каких размеров разрослись слухи об изложенном эпизоде и как он был перевран.

Будучи старшим адъютантом мобилизационного отделения, я был командирован командующим войсками Киевского военного округа генералом Сухомлиновым в Симферополь, чтобы отвезти командиру 7-го корпуса секретный пакет с распоряжениями о сосредоточении корпуса после окончания мобилизации (VII армейский корпус при мобилизации включался в состав группы корпусов, сосредоточиваемых против Австро-Венгрии и подчиняемых командующему войсками Киевского военного округа. Все распоряжения по сосредоточению этого корпуса и первоначальным действиям составлялись заблаговременно в штабе Киевского военного округа, и соответствующие предписания за подписью командующего Киевским военным округом передавались на хранение в штаб корпуса).

По приезде в Симферополь я явился к командиру 7-го армейского корпуса генералу Сахарову111 (во время Русско-японской войны генерал Сахаров был начальником штаба у генерала Куропаткина; репутацию себе генерал Сахаров как начальник штаба составил очень неважную, он, между прочим, во время войны женился на сестре милосердия Вороновой). После моего доклада от меня были приняты Сахаровым привезенные мною документы, а затем командир корпуса пригласил меня к себе на обед.

Обед прошел очень оживленно. Тяжело было только за закуской, так как хозяева, сам Сахаров и его жена, настаивали на «рюмках водки». Сидя рядом с хозяйкой, я выпил с ней по пять рюмок водки и затем решительно отказался от шестой. Я почувствовал, что у меня слегка начинает кружиться голова, а жена Сахарова была совсем свежа. Ясно было, что к водке она привыкла и ее любила.

После обеда мы перешли в гостиную, куда подали кофе и ликеры. Во время разговора генерал Сахаров стал меня расспрашивать про службу в Киевском округе. Затем сказал: «Значит, вы выслужили более пяти лет в округе при Драгомирове. Драгомиров, бесспорно, был очень талантлив, но из-за своего безобразного пьянства он развращал войска округа и принес много вреда нашему военному делу».

Я совершенно не знал отношений между этим генералом Сахаровым и генералом Драгомировым. Я только знал, что с братом этого генерала Сахарова, бывшим во время Русско-японской войны военным министром112, отношения у Драгомирова были хорошие. Будучи удивлен и возмущен подобной характеристикой, данной М.И. Драгомирову, я все же постарался этого резко не высказать, а своими вопросами заставить генерала Сахарова развить более подробно то, что он уже сказал.

Я сказал, что очень удивлен такой характеристике, так как, служа в Киевском военном округе при Драгомирове, я никогда не слышал о его «безобразном пьянстве» и о том, что он «принес много вреда нашему военному делу».

Сахаров выразил удивление, что я так «мало осведомлен», и вновь подтвердил, что «всем известно, что Драгомиров безобразно пил и в пьяном виде показывался перед войсками». Я сказал, что в первый раз это слышу и был бы рад услышать не общее обвинение Драгомирова в безобразном пьянстве и в том, что он в пьяном виде появлялся перед войсками, а какой-нибудь конкретный факт, подтверждающий это чудовищное обвинение.

Сахаров ответил: «Хорошо, я вам сейчас приведу и конкретный факт». После этого он мне рассказал следующее: однажды Драгомиров пригласил к себе на обед обычную компанию, с которой он всегда кутил и пьянствовал. После обеда кутеж продолжался до утра. Рано утром Драгомирову пришла фантазия поехать в лагерь под Киевом и поднять по тревоге войска. Задумано – исполнено. Верховые лошади были отправлены вперед и послан был в лагерь адъютант с письменным приказанием произвести тревогу в лагере. Драгомиров, пригласив с собой нескольких своих собутыльников, столь же пьяных, как и он сам, поехал с ними в лагерь в колясках. Когда Драгомиров подъехал к лагерю, войска уже были подняты по тревоге и выстроены перед передней линией лагеря. Драгомиров вышел из экипажа, взобрался на подведенную ему верховую лошадь и подъехал к войскам. Но вина было выпито слишком много – Драгомирову стало дурно, и он свалился с лошади. К нему подбежали офицеры. Командующий войсками оказался без чувств. Его положили на шинель и понесли в лазарет; доктор скоро выяснил, что Драгомиров просто мертвецки пьян и привел его в чувство при помощи нашатырного спирта. Затем командующего войсками водворили в коляску и отправили домой.

Сахаров закончил так: «Хорош командующий войсками. Этим, конечно, он позорил себя и развращал войска. Случай, который я вам рассказал, был не единственный. Я знаю, что подобных случаев во время командования войсками округа с Драгомировым было несколько.»

Я был возмущен рассказом до глубины души, но, сдерживая себя, спросил Сахарова: «Ваше превосходительство, вы лично присутствовали хоть раз при каком-либо случае, о которых вы рассказываете, или слышали об этом от каких-либо „верных” лиц?» – «Сам я, к счастью, никогда этого не видел, но за достоверность рассказанного ручаюсь, так как слышал об этом от действительно „верных” лиц, которым не могу не верить», – ответил Сахаров. «Все это неправда, за это я ручаюсь. Я отлично знал генерала Драгомирова, знал его в частной жизни и на службе, и с полной уверенностью вам заявляю, что ваши „верные” лица все вам налгали», – сказал я.

Сахаров побагровел и сказал: «Я удивляюсь, полковник, как вы можете брать на себя смелость так резко опротестовывать мои слова. Я вновь повторяю, что все мною сказанное безусловная истина. Вы мой гость, но все же я должен вам сказать, что вам следует быть осторожней в опровержениях того, что вы слышите от человека, много вас старшего и чинами и годами. Наконец, как вы могли знать частную жизнь Драгомирова, хотя и служили в штабе Киевского военного округа. Вы вряд ли были к нему так близки».

На это я сказал: «Ваше высокопревосходительство, все же я вновь вам заявляю, что сведения о Драгомирове, которые вы получили от каких-то господ, являются ложью. Я же довольно хорошо знал частную жизнь генерала Драгомирова по той простой причине, что я женат на его дочери». Сахаров вскочил с кресла, на котором сидел, и воскликнул: «Ради Бога извините, почему же вы раньше не сказали, что женаты на дочери генерала Драгомирова?» Я встал и ответил: «Раньше я не имел никакого основания об этом говорить. Я очень рад, что вы не знали о том, что Драгомиров приходился мне тестем. В противном случае я был бы лишен возможности узнать, что даже корпусный командир русской армии, брат друга Драгомирова, имеет столь превратное понятие о генерале Драгомирове и об этом рассказывает.»