Мне повезло больше, чем Пашке, неподалёку я нашёл кусок прямоугольного деревянного бруса, наверное, отломок от какой-нибудь старой оконной рамы. Вернувшись к Пашке, я сел на корточки и тут же окунул своё орудие в ведро, чтобы хорошенько измазать в гудроне.

- Паш, выходи завтра тоже погулять, а? - не отрываясь от важного дела, спросил я.

- Я же тебе говорил, мы уезжаем в обед, меня никто не выпустит, бояться, что опоздаем.

Я почувствовал дикую тоску, такую взрослую, не очень свойственную для ребенка, как мне тогда казалось. Но сейчас мой нынешний взрослый разум, который на эти счастливые минуты ковыряния в чёрной смоле куда-то улетел, и остался лишь 9-ти летний пацан Лёха. И я вновь осознал всю горечь расставания с лучшим другом, которого знал, чуть ли не с рождения. По крайней мере, с его рождения. Как рассказывали наши родители, мы с ним вместе тусили почти с пеленок, хоть он и был на полгода младше меня. Мой лучший и дорогой друг. И вот он уезжает, на 2-3 года года. А кто знает, может и насовсем... У отца какой-то новый контракт, сулящий хорошие деньги, и конечно на маленький мир 8-ми летнего мальчика в таких ситуациях плевать.

Конечно, он будет иногда приезжать сюда к бабушке с дедушкой. Но это будет очень редко. Как же тоскливо! Как раздирает моё маленькое сердце обида на весь этот мир! За что? Почему он уезжает? Почему он не может остаться здесь, у бабушки в конце концов. Это же родителям надо ехать, а у Пашки тут всё схвачено - друзья, школа, наша секция бокса. Мы были лучшие, с кем теперь в спарринг вставать? Все остальные дохляки. Тут хоть интерес какой-то был.

- А когда ты приедешь теперь? - чуть закусив губу, чтобы не дать себе заплакать, спросил я, всё так же ковыряя ведро с гудроном.

Ком предательски подкатывал к горлу, и сил это сдерживать оставалось всё меньше.

- Не знаю. Может на осенние каникулы. Но мама говорила, что там всего неделя, и если и поедем, то только если у меня не будет троек в четверти. Ты долго ещё дубинку мучить будешь? Пойдём поиграем во Властелина колец.

- Ага, уже почти всё, - пробормотал я и незаметно утёр левой рукой всё-таки выступившую слезу.

Не знаю, что чувствовал тогда Пашка, вернее я тогда не знал. Потом, уже когда лет через три года они вернулись обратно, он рассказал мне, что, когда пришёл домой, закрылся в своей комнате и со слезами на глазах кричал родителям в дверь, что никуда не поедет. Что ему совсем не нужна никакая Москва, ему и так хорошо здесь, и будет жить он у бабушки.

Но тогда я этого не знал, и от такого обыденно-спокойного поведения лучшего друга мне становилось ещё более одиноко. Внутри было ощущение какого-то предательства. Никто нас не учил показывать эмоции, а даже наоборот, учили их скрывать. Вот и мы с Пашкой, два самых близких друг другу человека по своей детской неумелости делали вид, что нам всё равно, что дружбе нашей приходит конец, и сегодня наше последнее приключение в этом знакомом до последнего камушка дворе. По крайней мере мы так думали, что оно последнее...

Мы пошли на любимую гору. Гора это конечно только название, по сути это была уже за многие годы притоптанная земляная насыпь высотой метра два, оставшаяся после какого-то капитального ремонта труб ещё много лет назад. Пока мы шли, тоска всё больше накрывала меня, я стал чувствовать, что мои ноги становятся ватными, тяжёлыми, мне трудно дышать, горечь и жжение в груди. Я остановился.

- Чего ты встал? Мы ещё не дошли - возмутился Пашка и укоризненно посмотрел на меня, - Мне домой скоро, пойдём, а то не успеем поиграть!

Я сел на бордюр тротуарной дорожки и стал своей дубинкой ковырять землю:

- Не хочу я никуда идти. Ты уедешь завтра, а я что буду делать? С кем на тренировку пойду? Неправильно это всё. И почему вообще вы сейчас уезжаете? Ещё середина лета только, в школу нам не надо, могли потом, в сентябре поехать.

- Ты думаешь я хочу что ли?! Мы же ещё на карьер даже не успели сходить с тобой. Помнишь Веталь рассказывал? Там говорит всё в песке, он рассказывал, что рондат и фляк там делал, и даже если упадёшь, не страшно, песок мягкий.

- Заливает он! Ещё скажи стрекосат! Рондат может и можно, это любой дурак сделает, а фляк он не умеет, - возмутился я.

- Да, какая разница, мы-то умеем! Представь, как круто там можно было попрыгать.

- Вот и я про это. А ты уезжаешь. Один я не пойду туда. Чего там одному делать? - заворчал опять я.

- Ты не пойдёшь, потому что боишься далеко так от дома уходить сам, что родители поругают.

- Ничего я не боюсь! Сам ты боишься, понял! - я вскочил и обиженно ударил дубинкой по асфальту, да так, что уже застывший гудрон немного откололся от неё.

- Да, ладно тебе, я бы тоже один не пошёл. Если родители узнают, то так влетит, а вместе хоть не так обидно, - Пашка вдруг немного замялся, а потом посмотрел на меня и сказал, - Ты это, пообещай мне, что не пойдёшь с Веталем на карьер, а? Давай осенью, когда приеду, сразу вместе туда сходим, ещё тепло будет.

- Давай, - согласился я.

- Так обещаешь?

- Да, обещаю, сказал же, - я опять сел на бордюр, - Чё мне твой Веталь, он не лучший друг мне. Не хочу с ним никуда ходить.

Пашка сел рядом со мной и начал копаться в своей сумочке. Он всегда брал её с собой, и постоянно что-то туда складывал. Наконец он достал оттуда свёрнутый в круг чёрный ремень и протянул мне:

- Смотри, чё у меня есть?

- Ну, ремень. И что?

- Да, ты раскрой его, раскрути!

Я скрутил ремень на всю длину и на его конце на лицевой стороне увидел три красиво выпечатанные на коже буквы “Д. П. К.”

- Он настоящий? Кожаный? - спросил я.

- Ага. Это папа купил и буквы сделал, - горделиво произнес Пашка и забрал у меня из рук, - А буквы это мои инициалы. Видишь, “Д. П. К.”

- Что это такое инициалы? - не понял