– Нам начальник Беломорстроя Коган говорил, что по окончании строительства вас повезут на новую стойку как героев, в открытых вагонах повышенной комфортности, без вооруженного до зубов конвоя и собак, а только с сопровождением. С почестями.

– Не знаю я никакого Когана, – отвечали людям начальники конвоев.

Заканчивалось грандиозное строительство, а вокруг текла новая жизнь. Лето 1933 года подходило к своему завершению. Наступил месяц август. 2 августа в Ильин день, день святого пророка, в Кремле из рук всесоюзного старосты Михаила Ивановича Калинина наиболее отличившиеся работники – инженеры и руководители, отличившиеся строители Беломорстоя получали награды. Орденом Ленина награждался Ягода Гендрих Григорьевич, зампредседателя ОГПУ, Коган Лазарь Моисеевич Иосифович, начальник Беломорстроя, Берман Матвей Давыдович, начальник главного управления исправительными лагерями ОГПУ, Рапопорт Яков Давидович, замначальника Беломорстоя, и замначальника Главного Управления Исправительно-трудовыми лагерями ОГПУ, Лебедев Игорь Николаевич, главный инженер Беломорстроя, Френкель Нафталий Аронович, бывший осужденный, помощник начальника Беломорстоя, и начальник работ. За досрочно освобожденным Вержбицким Константином Андреевичем, инженером, кавалером ордена Ленина, за наградой к всесоюзному старосте стали подходить кавалеры ордена Красной звезды.

Стоящий среди кремлевской палаты выпущенный условно-досрочно на свободу начсмен ударник Кужжев видел, как крепко жмет руку всесоюзному старосте начальник северного участка строительства Успенский Дмитрий Владимирович. На его грудь прилеплялся Боевой орден Красной звезды, за ним подходил Афанасьев Григорий Давыдович, начальник южного участка, охарактеризовавший себя как твердый, настойчивый организатор – это он вместе с товарищем Лебедевым в кратчайший срок окончил строительство сложного сооружения Повенецкой лестницы, стоящей из семи шлюзов и связанных с ними плотин, дамб, водоспусков.

И вот очередь наступала для Вольдемара. В его мозолистой ладони крепко сжималась революционная рука деда Калинина, а поверх бушлата прикреплялся орден Трудового красного знамени. О таком полете вверх детдомовский сын Вольдемар даже во сне лихом никогда в жизни и мечтать не мог. Побывать в Москве, в Кремле, за орденом, видеть самого Михаила Ивановича Калинина – это что-то из большой фантазии, превратившейся в большую Ленинскую жизнь.

«А может, и правда кухарки могут управлять страной»? – стоя, подумывал он, принимая орден из рук высокого начальника-революционера.

* * *

Пароход шлюзовался, люди в белых костюмах столпились на палубе, манили эксплатационников, заключенных, которых было больше, чем строителей комбината, в присутствии канальского начальства спрашивали:

– Скажи, заключенный, любишь ли ты свой канал?

– Ну да, – с выпученными на лоб глазами отвечал одетый в черного цвета фуфайку молодой зек.

– Свою работу?

– Люблю. Не могу без работы, – клятвенно бил себя в грудь кулаком гражданин заключенный.

– Считаешь ли ты, что здесь ты исправился?

– Да, я здесь перековался, – заверил заключенный московских начальников. Но одетый в белый костюм человек продолжал спрашивать.

– Достаточно ли заботится ваше руководство о Вас?

– Достаточно, просто они отцы родные.

– А на первом месте кто? Кто самый близкий и родной?

– Товарищ Сталин, – ориентировался заключенный, он сам смотрел то на начальников, то на пароход, прочитал большую надпись «Анохин». Думал: «Кто такой этот Анохин? Почему, его фамилией начальство назвало этот пароход»? – спрашивал заключенный по одну с ним сторону стоящих в рядах довольных встречей с начальниками заключенных. Молчали, разводили руками, улыбаясь, позируя в камеры.

Но вот пришвартованный к причалу пароход подал гудок, и свидание окончилось. Начальники в белых пиджаках, прощавшись с берегом, поплыли дальше. И вот пароход отшлюзовался, вышел из шлюза, гости расселись за столы, продолжили кушать и пить. Сто двадцать лучших писателей страны плотно собрались в тесном кругу, выполняя поручения Семена Григорьевича Фирина, начальника Беломорско-балтийского трудового лагеря, выполняя возложенные на них одновременно дополнительные обязанности партией и правительством заместителя начальника Главного Управления исправительно-трудовых лагерей ОГПУ, писателя Авербаха и пролетарского писателя Алексея Максимовича Горького.

– Ну, Алексей Максимович, надо подтвердить свою верность пролетарской революции, сам понимаешь, товарищ Сталин беспокоится, что ты не вылетел из обоймы. Долго ты гостил в Италии, не произошла ли в твоей творческой личности перемена? Я тебе шанс даю стать из писателя-эмигранта пролетарским писателя.

– Чем я могу вам быть полезен? – захотел узнать Горький в волнении у обратившегося к нему Фирина.

– Рассказать людям о нашем канале. Всю историю строительства, правду о нашем дорогом, горячо любимом нашем вожде, товарище Сталине. О наших доблестных товарищах чекистах, которые чутким своим всевидящим глазом оберегали строителей канала, но не только оберегали, но и организовывали, способствовали становлению на путь исправления. – Дрогнул банкетный стол голос хозяина канала. У сидящего рядом с Фириным Максимовича вилка из рук не выпала.

– Как будущую книгу назовем? – спросил Фирина писатель Валентин Катаев.

– История строительства канала, – придумал на ходу название будущего произведения Семен Григорьевич Фирин, предложил писателям поднять тост.

– За свой канал. За скоро написанную нами большую нашу книгу.

– Про канал имени товарища Сталина будут ходить легенды, – говорил гостям хозяин банкета.

Банкет новой волной ожил. Радость была, новый прилив творческой энергии. От выпитой рюмки всем похорошело.

– Предлагаю работать совместно! Давайте приступим к сколачиванию творческой бригады! – сразу поступил призыв со стола.

Банкет зашевелился.

* * *

С болью щемящего сердца октябрь 1933 года, центральная улица города Мариринская, собравшиеся у Гостиного двора изумленные дети. Они смотрели, как взрослые ручным способом перекатывали большие каменные глыбы, доставляя на место закладки привезенный грузовым пароходом на пристань карельский гранитный камень. Всем городом, всем миром, всем заводом, напрягшись, шаг за шагом, метр за метром прокатывали камень по дороге.

– И-и, раз, и-и, два! – кричалось рабочим металлургического завода Меркушевым, помогавшим доставлять к месту установки памятника камень.

Камень никак не давался, с настойчивостью продолжали катить, стоящий у гостиного двора Яшка-цыган с Куковки безучастно наблюдал за происходящим, держа в зубах дымящий окурок сигареты. Каменные глыбы, одна за другой, со стороны снова кричалось:

– И-и, раз, и-и, два, – но уже не из уст Егорки отца, контролирующего работу со стороны, с толстой позой исполкомовского начальника, кричавшего вдогонку теряющим силу выполняющим не механизированный труд людей, громогласные фразы: «Давай, давай, давай»…