Старик бил себя в грудь:

– Гражданскую я прошел от первого выстрела до последнего, на стороне Красной армии, эскадроном латышских стрелков командовал! В 1905–1907 м я еще в Японскую лихо воевал!

– Разберемся, без вины у нас не арестовывают. Говорил чекист Нургазалиев старику-швейцару, а он, как старый солдат и бывший царский офицер, воевавший в Красной армии, ему верил. В соседнем кабинете за стеной битый час длился допрос другого свидетеля по делу Кирова, гардеробщицы Смольного Зои Изольдовны Ринберг:

– Колись, старая падла! Что видела, почему не догнала? Рассказывай, Шевели мозгами – кто выходил, заходил? Наладь, наладь зрение, подумай?

* * *

– Савельев, ты усвоил, или нет? Если да, то отвечай, – обратилась строгая учительница к сидевшему во втором ряду за партой ученику.

Николай повернул голову в сторону Ивана Надкина, хотел подняться и выйти к доске. Дверь класса открылась. Класс увидел стоящего перед ними замдиректора техникума Кораблева. Он поздоровался и повернулся в сторону окна. За окном падал снег, кружа снежинками, опускаясь на площадь, падая над гостиным двором, комьями ложился на крыши домов. Снег таял в ладонях стоящей в очереди за баранками у гостиного двора ребятни. На пустую площадь «Свободы» и купола превращенного в общественную столовую храма. Кораблев прятал слезы, но они не прятались, катились с глаз учителя на пол. Он собрался с силами, не скрывая скорби, произнес.

– Товарищи, прошу минуту внимания. Вчера в городе, колыбели революции Ленинграде, в здании Смольного зверски убит Сергей Миронович Киров.

– Кто убил? – слышались крики с парт.

– Враги убили, контрреволюционеры. Я больше слов не нахожу. – с горечью говорил детям Кораблев.

– Тогда, товарищи, все на митинг, на площадь 25-го октября, со мной, прямо сейчас, – звал всех учитель.

У Вани сердце кровью облеклось.

– Ну и горе, Кирова убили, как нам теперь без него? На кого он нас оставил? Наш дорогой Миронович, прости за то, что мы тебя не сберегли, – шел по снегу и слышал причитание Николая Савельева Иван Надкин, идя по холодному снегу на площадь имени 25 октября, где должен состояться траурный митинг.

Идя по снежному городу, он затаил дыхание, слышал, как нервно гудел, подавая звуки, Металлургический завод. И слезы катились из глаз. На площади Ваня услышал доброжелательный голос Гюллинга, обращенный к его отцу:

– Николай Николаевич, уважаемый, вы включены в делегацию на траурный митинг, посвященный зверскому убийству товарища Кирова. Сможете присутствовать?

* * *

Вечером морозило, на улицах города – декабрьская темень. На электрических столбах с ветром покачивались фонари. Над головой на небе светила, висела грустная луна, роняя печаль, не грея в темень города. В тот вечер было печально, грустно. В центре катка, устроенного на главном городском стадионе, непросвещенный народ спрашивал друг у друга:

– Кто такой Киров? А почему я о нем ничего не слышал?

– Я тоже не слышала, Мы не знали? – разводили руками мужнины и женщины, бабушки, мамы и папы следили за своими малыми детьми, катавшими на коньках напротив корпусов Металлургического завода, по кругу по катку кружилась союзная и городская молодежь.

По катку слышалось: «Пирожки горячие, с картошкой, повидлом, кто желает согреться, подходите!» – зазывала кружившихся по льду стадиона фигуристов укутанная по голову в шерстяной платок пожилая с румяными щеками лоточница. Рядом на коньках Иван. На коньках подъехал Ваня Надкин. Увидел в слезах Верку Шильникову, Ваня спросил: «Вера, ты чего плачешь»? Сюда покатили Коля Савельев и Коля Воронцов. Вера плакала сильней.

– Ребята, беда случилась, Мироновича убили! Нет его больше с нами! Как нам жить дальше, не пойму? – задыхалась от слез девушка.

Ребята ей говорили:

– Успокойся, Вера, не плачь, слезой товарища Кирова не вернешь, он, товарищ Киров, погиб за дело Мировой революции. Дело товарища Кирова осталось живым! Его продолжаем мы, наш горячо любимый вождь и учитель, товарищ Сталин!

– Погоди! Погоди! Будет им, буржуинам-гадам, от нашей Мировой пролетарской революции несладко! Это я говорю вам, говорю. – заявил Ваня Надкин.

– Пойдем домой, Вера, мы тебя проводим с Колей и с Ваней, – говорил появившийся Коля Савельев. Он вдруг спросил у девушки:

– Хочешь пирожок?

* * *

3 декабря 1934 года. Тревожным протяжным звуком гудел Путиловский завод, отдавая прощальную дань дорогому и любимому, дань, гудками своими извещая всему рабочему классу о зверски убитом врагами революции Сергее Мироновиче Кирове. В зале Смольного много народу толпилось в порядке очереди у лежащего без движения тела усопшего – на улице, на Невском десятки тысяч людей. Многие даже не понимают – кого хоронят и зачем? Но все равно шли, стояли, выстроившись в длинные цепи, стояли и ждали, спрашивали друг у друга: «Кто такой Киров?» Дожидались, пока на их глазах вынесут гроб.

У гроба в окружении соратников Сталина – приехавшие на похороны из Москвы члены ЦК. Озабоченные лица Молотова, Жданова, Ворошилова, Кагановича, крутился у поставленного по центр гроба. К залу наклонил голову Сталин. Он был в подавленном состоянии, с глаз его капала мужская слеза. Нагнувшись к лежащему в гробу телу покойного, Сталин поцеловал холодный лоб мертвого Кирова. Он плакал, в слезах спрашивая, произнес:

– Зачем вы убили такого хорошего человека? – говорил это, словно обращаясь в пустоту зала.

Простившись в зале, под траурную игру музыки гроб с телом покойного вынесли на улицу. Оттуда похоронная процессия двигалась по улице 25 октября, следуя медленным шагом к Московскому вокзалу. В правой руке идущего впереди Сталина – гроб с усопшим, в левой – венок с траурной надписью: «Другу, брату, товарищу».

Рядом со Сталиным несут гроб Молотов, Каганович, Ворошилов, другие члены ЦК. С глаз Сталина продолжает течь слезка, не прекращала течь слеза. Сталин плачет. Минут за сорок медленной ходьбы, процессия подошла к перрону Московского вокзала, столпились в большой очереди под звуки участники похоронной процессии. Под звук траурной мелодии военного оркестра участники запихнули гроб с Кировым в стоящий на рельсах вагон пассажирского поезда, отправлявшегося на Москву. Следом за гробом отъезжающего на Москву вагона туда же заходили высокие люди, обязанные по своим служебным обязанностям сопровождать гроб с усопшим в новую столицу. Это были в основном те, которые приехали сюда на московском поезде, и входившие обратно в вагон сугубо строго по пропускам. В большинстве своем – москвичи. Ленинградцев, представителей Смольного среди них не было, как оказалось. Они предпочли спрятаться, разойтись, воздержаться от гнева Сталина. Не напоминать о своем дальнейшем присутствии на похоронах вождю. Не мозолить глаза чекистам, не гневить вождя. Они с богом разошлись по домам, не дожидаясь, пока гроб с телом поднесут к поезду.

Кто то из старых большевиков в слезах пытался вслед за гробом с усопшим приблизиться к стоящему на рельсах поезду, но его вежливо, но настойчиво оттеснили, сказав, что вход в вагон поезда строго по спецпропускам, давая понять, что понял он – товарищи, прошедшие революцию и Гражданскую войну, были чужие совсем на похоронах товарища Кирова.