орденами Октябрьской Революции, Красного Знамени, Красной Звезды, Отечественной войны 1-й степени, Дружбы народов, “За заслуги перед Отечеством” 2-й степени, тремя орденами Трудового Красного Знамени, орденом Русской Православной Церкви преподобного Сергия Радонежского 3-й степени, Большим офицерским крестом ордена “За заслуги” (ФРГ), Командорским крестом ордена “За заслуги перед Польской Республикой”, орденом Гедиминаса (Литовская Республика), орденом “Три креста” (Латвийская Республика), орденом “Терра Мариана” (Эстонская Республика), орденом Боливара (Венесуэла), а также многими медалями.

Жена – Нина Ивановна Яковлева (урожденная Смирнова), двое детей – Наталия и Анатолий, шесть внучек и внуков (Наталья, Александра, Петр, Сергей, Полина, Николай), трое правнуков (Анна, Ксения, Надежда).

Александр Николаевич Яковлев скончался 18 октября 2005 г. в Москве, похоронен на Троекуровском кладбище»[95].

Я вполне сознательно привел официальную биографию А. Яковлева полностью, без малейших купюр – она того заслуживает. Думаю, далее вы поймете, почему. Пока же прошу обратить особое внимание на тот факт, что А. Н. Яковлев был избран народным депутатом СССР не абы как, но в составе «партийной сотни» – т. е. в народные депутаты СССР он шел не через выборы, а напрямую от Коммунистической партии Советского Союза, хотя ранее уже был депутатом советского парламента. Следовательно, именно КПСС несет полную ответственность за все те художества, которые стал творить «архитектор перестройки» в высшем органе власти страны, причем с самого начала его работы. Да один лишь пакт Риббентропа – Молотова чего стоит…

Мало понятная для меня и плохо объяснимая с точки зрения здравого смысла карьерного партократа начала 60-х гг. повышенная любознательность правой руки завотдела ЦК КПСС, академика Л. Ф. Ильичева А. Н. Яковлева во всей этой достаточно темной истории с «документированием свидетельств» здравствовавших на тот период участников расстрела царской семьи была мною освещена выше, повторяться не буду.

К этому времени Яковлев уже успел пройти за государственный счет стажировку в Колумбийском университете, где ему – бывшему морпеху и заслуженному воину-фронтовику (что было – то было, из песни слова не выкинешь), мозги, надо полагать, штатовские эксперты все же как-то сумели промыть основательно и всесторонне.

Впереди ему еще только предстоит пережить основательный конфуз с публикацией в «Литературной газете» нашумевшей статьи «Против антиисторизма», благодаря которой он якобы «попадет в опалу» и будет назначен на «позорный» для его партийного статуса пост Чрезвычайного и Полномочного Посла СССР в Канаде. Вы не сподобились в свое время прочесть эту статью? А зря, статья-то была прелюбопытная во многих отношениях, не то чтобы с двойным, но даже с тройным дном оказалась.

Процитирую только один пассаж из той скандальной статьи. Посмотрите, насколько эта цитата соотносится с оценкой (или, может быть, самооценкой) этой же статьи, изложенной в только что процитированной официальной биографии А. Н. Яковлева.

«Добрые традиции всегда будут жить, приумножаться, отражая собой созидательную историю народа. Те же, кто живой интерес к прошлому Родины, к ее революционным, культурным завоеваниям, заботу об охране памятников старины лишает какого бы то ни было классового содержания, оказывают медвежью услугу делу, за которое, казалось бы, ревностно ратуют. Ведь известно, что лучший способ скомпрометировать любое полезное в основе дело – это довести его до абсурда. Это и проделывают некоторые публицисты.

Вот рассчитанная на массового читателя брошюра С. Семанова “Памятник «Тысячелетие России» в Новгороде”. Сама по себе идея такого издания сомнений не вызывает: памятник “Тысячелетие России”, при всей неоднозначности отношения к нему передовых сил русского общества в прошлом, и сегодня сохраняет свою историческую ценность. Но противоречивость его судьбы требует от современного истолкователя предельной четкости.

К сожалению, автор брошюры не занял диалектической, проникнутой историзмом позиции, не стал затруднять себя тем, чтобы отделить нетленное, с точки зрения искусства, от наносного и преходящего, хотя в его задачу, разумеется, входило помочь читателю разобраться в идеологической сущности празднования в 1862 году тысячелетия Российского государства, бесспорно, отразившейся и на замысле скульптора М. О. Микешина. По словам С. Семанова, в 129 скульптурах памятника нашли свое отражение “гражданские убеждения” его создателя, “его понимание Родины и родной истории”.

В действительности отбор исторических фигур для памятника носил строго выдержанный, тенденциозный характер и выражал не столько “гражданские убеждения” самого скульптора, сколько требования официальной идеологии русского царизма в духе триединой формулы “самодержавие, православие и народность”. В брошюре нет и тени социального анализа, спора, критики, создается впечатление, что автор полностью согласен с тем пониманием “судьбы Родины”, которое отражено в барельефах и скульптурах памятника.

Все, что нашел нужным сказать автор о торжественном открытии памятника, задуманного и осуществленного как откровенная идеологическая акция самодержавия, носит бесстрастный характер: “Новгород давно уже не видел такого стечения именитых гостей. Сюда прибыли царь Александр II, двор, высшие сановники и офицеры. Торжества были пышные”.

Далеко не столь эпически встретили это событие современники. А. И. Герцен откликнулся в “Колоколе” статьей-памфлетом “Юбилей”, выразившей подлинно демократическую точку зрения на торжества, иное понимание судеб Родины и отечественной истории. “Нас обижает продолжение лжи в прошедшем, – писал A. И. Герцен, – нас обижают барельефные обманы. Есть что-то малодушное и тупоумное в преднамеренном искажении истории по высочайшему повелению”.

Людям, не искушенным в истории и политике, подобная позиция может показаться неким новаторством, “смелым” взглядом на события, лишенным какой-либо тенденциозности. Но тенденция здесь есть, и вполне определенная: небрежение реальными историческими фактами в угоду субъективистской внесоциальной концепции. Уместно вспомнить, что в свое время С. Семанов в статье “Иллюстрации к схеме”, написанной совместно с B. Старцевым (Новый мир. 1966. № 12), взялся “припомаживать” политику Керенского, утверждая, например, что “после Февральской революции правовое и экономическое положение рабочих улучшилось, был достигнут подъем реальной заработной платы… ”. Как будто не было ни расстрела июльской демонстрации 1917 года, ни заточения большевиков в “Кресты”, ни убийства рабочего Воинова, ни подготовки физической расправы над В. И. Лениным. Что же касается “улучшения экономического положения рабочих” стараниями Керенского и компании, то, по свидетельству самого продовольственного комитета Временного правительства, выдача хлеба рабочим Москвы и Петрограда к сентябрю 1917 года составляла менее полуфунта в день, а реальная заработная плата уменьшилась почти в два раза (см.: История Гражданской войны в СССР. Т. I. С. 357, 385).

Забвение социально-классовых критериев можно порой наблюдать не только в исторической науке, но и в литературоведении. Взять хотя бы статью Б. Егорова “Славянофильство” в Краткой литературной энциклопедии. Подробно описав взгляды славянофилов по самому широкому кругу вопросов, автор не нашел места лишь для характеристики классовых корней этой консервативной идеологии, не сказав фактически о самом главном – о том, что она носила дворянский, помещичий характер.

Мотивы “неопочвенничества” не так уж безобидны, как может показаться при поверхностном размышлении. Если внимательно вглядеться в нашу жизнь, проанализировать динамику социально-экономических и нравственно-психологических сдвигов в обществе, то неизбежным