Бернар почувствовал, как земля ушла у него из-под ног.

– Вы сказали «не подпускал»? Он что, уехал?

– Он мою дочку обесчестил, – продолжал Лизье. – И дочек других людей тоже. Какой отец такое простит? А внучатого племянника моего забрали в замок служить, как будто этого ему мало было. Мать его от чумы померла. Двух дочерей я лишился, несправедливо это. – Он покачал головой. – Да, он, конечно, был сущий дьявол, наш покойный сеньор, это уж точно, но против еретиков стеной стоял. И духу гугенотов у нас тут не было. Ни единого.

– Сеньор Пивера мертв?

– Да разве ж я только что вам не сказал это самое? Месяц тому как схоронили. Всей деревне приказали присутствовать, да только я не из таковских. Я отказался. Моя дочь на себя руки наложила по его милости. Негодяй он был первостатейный, и все об этом знали, хотя нам и приходилось плясать перед ним на задних лапках. Да только права у него называться господином Пивера было не больше, чем у меня. Злодей, черная душа.

Неужели это правда? Бернар выдохнул. Человек, которого он столько лет боялся, мертв. Неужели его тайна наконец в безопасности?

– Да и женушка его ничуть не лучше, – продолжал Лизье. – Еще одна черная душа, хотя имя ее значит ровно противоположное. – Он постучал себя кулаком по голове. – Голоса, говорят, вечно ей слышатся. Вечно с Господом разговаривает.

Отступивший было страх вновь сжал сердце Бернара с прежней силой.

– Так ведь его жена умерла много лет тому назад, – произнес он осторожно. – Так мне говорили.

– Так то была первая жена. Вот та была женщина добродетельная, таких в нашем мире почитай что и не осталось уже. Этот презренный дьявол поспешил тут же жениться снова, даже не подождал ради приличия. Вторая жена от него сбежала, бросила его, хотя он присвоил себе все ее денежки. А еще через несколько лет он взял третью жену, в два с лишком раза его моложе.

Бернар похолодел. Кто знает, какие секреты этот старый козел мог выболтать своей юной невесте в пылу страсти? Он бросил взгляд на замок, высившийся на холме над деревней, потом вновь посмотрел на Лизье:

– А она ведь даже не из местных. Родом из какого-то поместья в окрестностях Сен-Антонен-Нобль-Валя. – Лизье склонился к нему поближе. – Ей и пятнадцати лет не было, когда они поженились. Отец у нее помер, оставил ее сиротой. А ей нужен был муж, который признал бы ублюдка, которого она носила.

– Она выходила замуж в положении?

– Так люди говорят.

Голова у Бернара пошла кругом.

– И сколько же теперь лет этому ребенку?

– Господь прибрал его, сеньер. Поговаривают, что она прижила его от родного отца. – Видимо, на лице Бернара отразилось потрясение, потому что Лизье развел руками, словно извиняясь за свои слова. – Я, впрочем, в это не верю. Это ж каким надо быть нечестивцем, чтобы лечь с собственной дочерью?

Бернар сглотнул от отвращения.

– У вдовы есть средства? Есть у покойного сеньора сын, который мог бы унаследовать эти земли?

Лизье склонился еще ближе.

– Ходят разные слухи, – сказал он.

– Что это за слухи?

– Сколько мне лет, по-вашему? – неожиданно осведомился Лизье. – Ну-ка, попробуйте угадать.

– Даже и не знаю, сударь, – устало произнес Бернар. – Постарше меня и, осмелюсь сказать, больше чем вдвое мудрее.

– Ха! Я видал прошлый век, а до следующего уж не доживу, – засмеялся он и хлопнул Жубера по плечу. – Единственный старик в деревне.

– Я преклоняюсь перед вами, Лизье.

Тот кивнул, польщенный комплиментом.

– Что же касается ответа на ваш вопрос, сеньер, сына никакого нет. И дочери тоже, хотя, когда покойный сеньер лежал на смертном одре, болтают, он толковал о каком-то ребенке. Только все это пустая болтовня. Госпожа Бланш намерена стать здесь полноправной хозяйкой, наследник там или не наследник. Вот помяните мое слово! И тогда помогай нам Бог!

Тулуза

Процессия завернула на улицу Назарет и затормозила. По обеим сторонам узкой, точно ущелье, улочки теснились высокие дома. Те, что располагались справа, лепились прямо к городской стене, создавая густую тень и прохладу.

Толпой очень быстро овладело нетерпение, и, точно ветер над ячменным полем, над головами понеслись шепотки. Люди перетаптывались с ноги на ногу. Один из ряженых выступил из строя, чтобы посмотреть, что там за заминка впереди.

– Это возмутительно! – заявила мадам Монфор. – Подобные вещи следовало бы запретить.

– Племянница, ты выше меня, посмотри, почему мы остановились?

Мину поднялась на цыпочки и, вытянув шею, устремила взгляд поверх толпы:

– Похоже, там похоронная процессия, но я не…

– Это гугенотские похороны, – вмешалась мадам Монфор, – и они перегородили улицу. Это просто безобразие. Они получили то, чего требовали, а именно свою собственную молельню! Вот и сидели бы там! И вообще, она слишком уж близко от Вильневских ворот. Будь у них хоть капля благодарности за все то великодушие, которое проявила к ним Тулуза, они построили бы здание поскромнее где-нибудь не на виду. Почему честные христиане должны каждый божий день смотреть на него, выходя из дома по своим делам? Это же уму непостижимо!

– Они даже на похороны одеваются не так, как мы, – подхватила мадам Буссе. – Просто смотреть стыдно! Да, они в черном, но это обычная повседневная одежда. Никаких понятий о приличиях!

Мадам Монфор, проявив редкостное единодушие с невесткой, кивнула:

– Ты права, Сальвадора. Эти гугеноты даже своих покойников похоронить по-человечески не в состоянии. И как у них только наглости хватает разгуливать всем напоказ внутри городских стен!

– Что такого ужасного они делают? – пробормотала Мину.

Старшие женщины пропустили ее слова мимо ушей.

– Я поговорю об этом с братом. Он должен донести это до городской управы.

– И я тоже, – поддакнула тетка, воодушевленная тем, что они с золовкой в кои-то веки заодно.

– Это совершенно излишне, сестра. Я все прекрасно донесу до месье Буссе сама, так что ему останется только поставить этот вопрос перед капитулами. Это безобразие необходимо строго пресекать.

Мадам Буссе вспыхнула:

– Что ж, Аделаида, если ты считаешь, что так будет лучше, пожалуйста. Я предоставлю этот вопрос тебе. Ты в подобных вещах разбираешься куда лучше моего.

Мину отделилась от процессии, чтобы лучше разглядеть происходящее. Улица Назарет была полностью запружена людьми, в общей сложности их было человек сорок. Скорбящие были одеты очень просто и без показной пышности. «Впрочем, – подумала Мину, – от этого они вовсе не выглядели хуже». Еще одну группку, облаченную в более торжественные одеяния из черного бархата и шляпы с перьями, сопровождали католические священники.