Она кивнула на свернутые холсты, лежащие на столе.

– Показать хозяевам гостиниц? – спросил Жан Ги.

– Нет. Владельцам галерей. В Бэ-Сен-Поле их полно. – Она опять показала на салфетку. – Если Питер здесь, он наверняка побывал в одной-двух.

– Хорошая мысль, – отметил Жан Ги, даже не пытаясь скрыть удивление.

– Вы двое идите по этой стороне Бэ-Сен-Поля. – Клара нарисовала кружок на салфетке. – А мы пойдем по другой. – Она посмотрела на часы: почти пять. Скоро время закрытия. – Нам нужно поспешить.

Она встала, и все взяли свои салфетки.

– Где встретимся? – спросила Мирна.

– Здесь. – Клара ткнула пальцем в ресторанчик в центре города.

«Ла Мюз».

Мирна и Клара взяли две картины Питера, включая ту, что с губами. Жан Ги забрал оставшуюся и присмотрелся, чтобы понять, где верх, где низ.

На мгновение он оторвался от картины и бросил взгляд на открывающийся с террасы вид, потом вернулся к картине.

И покачал головой.

Как одно превращается в другое? Может быть, подумал он, скручивая полотно в трубку и поспешая через арку за остальными, все дело в том, что он чудо-мальчик, не утративший способность удивляться.

На взгляд Бовуара, тут было чему удивляться.

Первыми в «Ла Мюз» пришли Гамаш и Жан Ги.

Две из пяти галерей в районе были уже закрыты, когда они добрались туда, в том числе и Галерея Ганьона.

Гамаш был восторженным почитателем работ Кларенса Ганьона и обрадовался, когда Клара отвела им территорию, в которой находилась галерея этого квебекского художника. Но ему удалось только заглянуть через окно, за которым так искусительно близко висели полотна художника.

Жан Ги пошел к задней двери и постучал, надеясь, что смотритель или кто-то другой еще не ушел, однако дверь оказалась заперта.

И теперь, сидя на террасе «Ла Мюз», Гамаш понял, почему он чувствует себя здесь так легко.

Он практически сидел в одной из картин Кларенса Ганьона, похожих на ту, что видел на стене в доме матери Питера. Счастливчик Питер, он рос рядом с Ганьоном. Впрочем, не такой уж счастливчик, ведь он рос и рядом с горгоной.

Гамаш чуть прищурился. Если убрать людей, то это выглядит почти так же, как изобразил мастер более семидесяти лет назад. Ярко покрашенные дома, выстроившиеся вдоль деревенской улицы. Ужимки и прыжки мансардных крыш. Островерхие окна. Высокие шпили церквей вдали. Все было старомодно, успокаивающе и очень по-квебекски.

Не увидел он только лошадки на заднем плане, впряженной в телегу. И играющих ребятишек. И снега. На большинстве работ Ганьона присутствовал снег. И в то же время образы ничуть не казались холодными.

Гамаш позвонил Рейн-Мари и отчитался о том, как идут поиски.

– А три остальные галереи? – спросила она.

– Две из них занимаются почти исключительно изготовлением рам, они не знали Питера и не проявили никакого интереса к его картине. В третьей галерее выставлены работы современных местных художников. Некоторые по-настоящему чудесные.

– Но ни одной картины Питера Морроу?

– Ни одной. Владелец даже не слышал о нем.

– Ты показал ему полотно Питера? – спросила Рейн-Мари.

– Да. Его… – Гамаш замялся, пытаясь подобрать подходящее слово.

– Вырвало?

Арман рассмеялся:

– Нет, он был вежлив.

Он услышал, как Рейн-Мари застонала.

– Это еще хуже, да? – спросил он.

– Вы уже нашли, где остановиться?

– Нет. Жан Ги пошел разузнать, нет ли где отказов от брони. Я тебе сообщу.

– А запасной план у тебя есть? – спросила она.

– Откровенно говоря, есть. Тут неподалеку садик, а в нем прекрасная скамейка, – сообщил он.

– Бродяжничество. Мама предупреждала, что этим кончится. Я сижу на нашем крылечке, у меня джин с тоником и старая кочерыжка.

– И я, – раздался знакомый голос.

– Вы и есть старая кочерыжка, – пояснила Рейн-Мари, и Гамаш услышал скрипучий смешок Рут. – Рут рассказывала мне о своей бездарно потраченной юности. Ты знал, что Рут…

И тут она отсоединилась.

Гамаш посмотрел на телефон и улыбнулся. Он подозревал, что Рейн-Мари отключилась специально, чтобы заинтриговать его. Минуту спустя он получил сообщение: Рейн-Мари писала, что любит его и ждет возвращения.

– Безрезультатно, patron, – сказал Бовуар, садясь рядом с шефом.

Безрезультатно. Их поиски в Бэ-Сен-Поле не принесли ни Питера, ни следов Питера, ни места для ночевки. Гамаш подумал, что это была, наверное, не самая лучшая его идея.

Жан Ги подтолкнул его локтем и показал на Клару и Мирну, которые быстро шли по извилистой улице. Клара помахала свернутыми в рулон картинами. Было заметно, что обе женщины довольны.

Кое-что. Наконец-то кое-что. Бовуар испытал такое облегчение, что забыл рассердиться на Клару и Мирну за то, что именно они нашли что-то.

Женщины поднялись к ним на террасу «Ла Мюз», и Клара, не теряя времени, развернула полотна Питера, а Мирна тем временем разложила карту Шарлевуа.

– Вот. – Палец Клары, словно разряд молнии, уткнулся в карту. – Здесь Питер написал это.

Они посмотрели на карту, потом на картину с губами, потом опять на карту.

– Так вам сказали в одной из галерей? – спросил Гамаш.

Оторвав взгляд от карты, он заметил, что на них смотрит человек, сидящий на другом конце террасы. Встретившись взглядом с Гамашем, человек тут же отвернулся.

Бывший старший инспектор привык к таким вещам – его слишком часто показывали в новостях. Но сейчас у него создалось впечатление, что человек смотрел не на него, а на Клару.

– Нет, галереи по большей части оказались закрыты, – сообщила Клара. – Мы с Мирной уже возвращались, когда я вдруг решила спросить у кого-то еще.

– У кого? – спросил Бовуар.

Гамаш слушал, но краем глаза поглядывал на человека в дальнем конце террасы. Тот снова смотрел в их сторону.

– Два старика играли в нарды, – сказала Мирна. – Вид у них был такой, будто они там целую вечность просидели…

– И так оно и оказалось, – подхватила Клара. – Их семьи здесь уже несколько поколений. Они даже не знают сколько. Они и Кларенса Ганьона знали. Кололи ему дрова мальчишками. – Она помолчала секунду. – Можете себе представить – знали Ганьона? Он писал деревни и ландшафты, но так, как никто в его время не писал. Ганьон словно снимал кожу с мира и изображал мышцы, связки и вены того места, которое рисовал. Я намеренно преувеличиваю, но вы меня понимаете.

– Я понимаю.