Вот так.

Мой «генетический материал» этак запросто схрумкали Жучка с Шариком. Или нет, мы же имеем дело с аристократами! Ну, значит, Лорд и Кончита. Звучные клички, богатая родословная. Медалисты, конечно… Смогу ли я теперь любить домашних животных, как раньше?

Сохраню ли я рассудок, даже если вырвусь отсюда?

— Ответим на маразм здоровым перестуком вставных челюстей! — язвит Долби-Дэн.

— А ты хотел бы, чтобы твои похотливые пальчики вшили в паховую область стройной блондинки негритянской национальности? — не отстает Эвглена. — Нет, дружок! Их обглодали и бросили!

— Да нормальные ухоженные собаки не станут есть человечину!

— Кого-то приучать нужно, голодом поморить, а кто-то сразу ест. Это не мои проблемы, у них там свои ветеринары… Ау, Саврасов! Помнишь, я тебе рассказывала, что не беру деньги вперед? Потому и не беру, что собачьё по-разному реагирует…

Не хочу ничего слышать.

Все — ненастоящее. Слова, стены, боль, — фальшивка. В ушах шумит море, пол уплывает… Как же это хорошо — просто плыть!.. Неумолчно верещит сверчок. От качки слегка поташнивает. Корабль, летящий по волнам, оглушительно хлопает парусами… На палубе стоят песиглавые орки, мои верные товарищи по кровавому походу… Их н А больший подходит ко мне и говорит: «Ты бессмертен. Ты поделился своей плотью с высшими существами. Ты отдал новым богам кусок себя, и теперь ты — полноправный член Великой Стаи…»

Кто-то меня зовет:

— Саврасов, что с тобой?

Кто-то командует:

— Вадик, там в шкафу нашатырь!

Это сон.

Молочно белый потолок, как подушка, закрывает мне лицо…

Чья-то любовь к жизни всегда оплачивается чужими смертями…

61.

Человек от Виктора Антоновича явился под вечер; Елена провела его в кабинет матери, сопровождаемая угрюмыми взглядами Руслана.

— Здесь пока половина списка, — сказала Елена, показывая на штабель контейнеров. — Вторая порция — утром. Устроит?

— Пусть половина, — легко согласился посредник.

— Сразу на самолет?

— Вас это не должно волновать.

— Меня волнует качество. От него зависит оплата. А качество зависит от скорости доставки.

— Вас совершенно зря что-то волнует, кроме выполнения заказа. И, кстати, об оплате. Все расчеты после того, как груз доставят.

— Обычно мы берем деньги, только если «игрушки» понравятся… э-э… потребителям.

— Не думаю, что с этим будут проблемы. Ожидается большой спрос. «Потребителей», как вы изволили выразиться, ТАМ много больше, чем ваших «игрушек». Что вы хотите — Европа, земля господ. Страну-экспортера я по понятным причинам не называю, но…

— Виктор Антонович мне все сказал.

— Даже так?

— Есть одна проблема. Запас контейнеров у нас ограничен, а чтобы их нам сделали — нужно время, да и мороки много. Обычно мы просим клиентов возвращать пустую тару.

— Учтем. Могу я позвать своих помощников? Мне одному эту груду железа не погрузить.

— Разумеется…

Деловая встреча прошла на высшем уровне. Заказ был благополучно переправлен из кабинета в фургон, припаркованный к дому.

Косяком пошли звонки от прочих посредников. А также от отдельных клиентов, не считавших нужным скрывать свою личность под номерами списка, — вроде Алексея Алексеевича с его мальтийской болонкой. И всем, блин, подавай к утру новые порции «собачьей радости». И всем срочно. Такого наплыва заказов особняк давно не испытывал, во всяком случае не на памяти Елены. Вот только понять бы теперь, к удаче это или как?

Она договорилась с каждым: расставила очередность, как это не раз на ее глазах проделывала мать. Иначе говоря, Елена могла бы собой гордиться, если б не тревожная реакция менеджеров, — и Руслана, и Ильи, — если б не их тяжелое молчание, если б не высказанный вопрос, стоявший в их глазах…

Впрочем, не такой уж невысказанный. Верный Руслан, к примеру, дважды намекнул, что готов подняться на второй этаж и помочь. Чем помочь? Да чем угодно, лишь бы распоряжение дали. Будут ли у Эвглены Теодоровны распоряжения? — вполголоса интересовался он.

С этим надо было срочно что-то делать.

Елена знала — что.

* * *

Она прошлась по этажу, проверяя, все ли спокойно.

Балакирев мыл в операционной пол. Не потому, что от кровавых потеков пачкалась обувь, и даже не потому, что была вероятность поскользнуться. Елена попросила — он и делал. Без вопросов… Она послала ему воздушный поцелуй; он отсалютовал ей шваброй.

Стрептоцид отдыхал: поставил стул возле кровати безрукого музыканта и общался в свое удовольствие, с неподдельной любовию взирая на собеседника. Плотоядная улыбочка не сходила с его уст. Елена прислушалась.

— …У Эйнштейна спросили: когда по его мнению человечество избавится от антисемитизма. Он ответил: никогда. Спросили у Абрамовича: когда хозяева жизни полюбят Россию? Он ответил: никогда. Потом спросили у меня: когда вы сделаете обрезание? Я ответил: что за пошлые вопросы! И меня поняли. Правильно: ни-ког-да…

— Вы антисемит?

— Разумеется. Я ненавижу палестинцев. А вы еврей, Данила?

— Я пока только учусь, но обрезание (Долби-Дэн показал забинтованные руки ) позволяет творить настоящие чудеса.

— А вот я — еврей. В российских условиях антисемитизм совсем не такой, как везде, особенно, если он с государственным, а не бытовым душком. В евреи у нас записывают не столько евреев, сколько тех, кто имеет собственное мнение. Короче, кто еврей, у нас решают не этнографы, а идеологи. Так что лучше быть евреем, чем никем.

— Гениально. Это стихи. Когда я стану антисемитом, я напишу на них вокальную еврейскую дойну.

— Как говорил один импотент: «Желание-то у меня есть»…

Саврасов в текущих событиях не участвовал. Он спал — настолько крепко, что не разбудить. Как бросили его на кровать, так и валялся. Впрочем, разбудить его при желании было можно, только кому это надо? Когда уродец неожиданно свалился в обморок, Стрептоцид поначалу предлагал то, предлагал се (отличник рафинированный!), желая привести человека в чувство. Повозились чуток, а потом Елена махнула рукой. Тем более, со Старым такое уже случалось. Его обмороки обычно сами собой переходили в глубокий и здоровый сон. Вероятно, это было что-то психогенное. Или, может, органика. Да мало ли что… в общем, фиг с ним.

Сергей Лю тоже присутствовал лишь формально. Вроде здесь, но уже где-то там. Он пока что был жив: дышал, моргал. Смотреть на него — беспомощного, с вырванным ядовитым жалом, — одно удовольствие.