— Не понял…

— Могу на французском. Avant de dire tes serments amourex, il faut mieux apprendre le texte . Опять не понял? Тогда на английском: Before making a declaration of love, learn the script properly .[19]

Борис Борисович непроизвольно поморщился:

— Лучше так: Before swearing in love, learn the script properly .

— А мне нравится первый вариант, — бросила Елена, выходя из будуара.

Вернулась она со шприцем.

— Что это? — аспирант опять задергался, изо всех сил пытаясь вырваться.

— Сомбревинчик.

— Ты же обещала! Ты обещала, дрянь!

— Я тебя обманула. Ты меня вон сколько раз за год обманывал, а я тебя — всего один раз…

Пока Балакирев держал его руку, она вкатила наркоз в вену.

— Теперь в потрошильню? — спросил Балакирев.

Обмякшее тело освободили и погрузили на каталку.

— Добро пожаловать в новую пищевую цепочку, — сказал посерьезневший Стрептоцид.

* * *

…Дворцовый переворот завершился, подумал Саврасов, спешно срывая гарнитуру и рассовывая подслушивающую аппаратуру по карманам.

58.

Пока эта компания нелюдей режет и пилит чужую плоть, превращая людей в человечину, я решаю наконец пообщаться со своей супругой.

Она давно уже очухалась; но в себе ли она? Непросто удержать разум на таких виражах судьбы — кому как не мне это знать. Она лежит неподвижно. Под тремя капельницами сразу: противошоковая терапия в полный рост (заботливая дочь подстраховалась). Свободная рука пристегнута к кровати, как и положено новеньким. Со мной разговаривать не пытается, хоть наши койки и соседствуют. Смотрит в потолок…

Я смотрю на нее. И одна-единственная мысль скачет в моей раскаленной голове, как мячик в тесной комнате: дождался! ДОЖДАЛСЯ!!!

— Все еще тошнит? — спрашиваю ее.

— Не тошнит, — отвечает Эвглена. — Просто тошно.

Монотонный, заторможенный голос.

— Тошнит, тошно… Эвочка, мой глаз оттенки дерьма не различает.

— Надо было тебе первым делом язык отрезать, а уже потом все остальное.

— Язык? Это почему?

— Отстань.

— Как тете Томе?

— Тамара сама себе отрезала язык.

— Зачем?

— Чтобы я ей поверила. И я ей тогда поверила.

— О, какие у вас тут страсти были. А мой-то тебе зачем?

— Я знаю, это ты настроил Ленку против меня. Свернул девчонке мозги. Потом натравил меня на ее парня… Боже, только сейчас догадалась… только сейчас…

— Жаль.

— Жаль? Чего?

— Что ты догадалась. Я мечтал, как рассказываю тебе об этом. Как ты вдруг понимаешь, что запеленатая тобой добыча тебя укусила, и этот укус смертелен, что никакая ты больше не паучиха, а такая же муха, как все мы тут, и никто тебя не хватится, и жизнь закончена, хоть страх и гонит мысли по извилинам, а сердце — кровь по жилам…

— Хватит, Саврасов, — сказала Купчиха, повернула голову и посмотрела на меня. — Убей меня, Саврасов.

— К…как?

— Как хочешь. На твое усмотрение.

Вот это поворот! Вот уж вираж, так вираж!

Убить ее?

Сползаю с кровати. Встаю перед Эвгленой. Наши головы — почти на одном уровне. Убить ее… Почему нет?

— Ты серьезно?

— Это твой час. Закончи свое торжество красиво, ты же художник.

— Я кузнец.

— Вот именно.

— Я не убийца, в отличие от тебя.

— Дай мне руку, Саврасов… (Я выполняю ее просьбу. ) Страшная ручища. Как я любила ее… все эти месяцы…

— Все эти месяцы ты меня медленно укорачивала. Твое чувство прекрасного дорого мне стоило.

— Эту великолепную руку я бы ни за что не тронула. (Она кладет мою пятерню себе на шею. ) Знаешь, я ведь решила остановиться и больше не менять мужей. Ты был в безопасности, ты меня полностью устраивал. Жаль, не нашла времени сказать тебе это… Ну же. Сожми пальцы.

Шея ее тонка, горяча и подвижна. В артерии отчаянно бьется пульс. Сжать пальцы — как просто… Или лучше подушкой? Чтобы никаких следов. Елена подумает — последствия шока. Психогенная асфиксия, судороги гортани…

— А видеокамера? — напоминаю. — Ведется запись.

— Система испорчена. После случая с Сергеем я психанула, стукнула по пульту.

— Да, горяча ты, матушка… Что ж, признаюсь и я тебе. Ты права с Еленой, она была моим единственным шансом. Она — ваше слабое место, девочки. Дети и невротики всегда сравнивают себя с кем-то, пусть даже не отдают себе в этом отчет. Она, естественно, всю жизнь сравнивала себя с тобой. Посеять в ней сомнения оказалось так просто, что даже неинтересно рассказывать.

— Как ты завоевал мою дикарку?

— «Елена Прекрасная, я восхищаюсь твоими нежными и в то же время очень умелыми руками»… в таком ключе. Сироп. Твоя дочь падка на лесть, как и все вы, бабы.

— Это да.

— Оставалось мне только закрепить негатив позитивом и навесить на тебя побольше обидных ярлыков… Короче, я не о том хотел сказать. Ты, Эвочка, создала в доме идеальную атмосферу унижения и постоянно подпитывала ее. Так что без твоей помощи я бы не справился. Спасибо тебе за это — как матери и как боссу.

— Много говоришь, Саврасов, — шепчет Эвглена. — Где твоя ненависть?

И правда, что со мной? Чего я жду? Завершить месть — секундное дело. Если уж справедливость — то по полной…

— Ну же! Ну!

Отчего я убираю руку с ее шеи?

Не могу.

Эвглена беззвучно плачет. Я прижимаюсь лицом к ее обнаженному плечу, я слепо ласкаю ее грудь.

Не могу! Я до сих пор люблю эту женщину.

Адский выползень, утащивший меня в бездну, — как же я тебя ненавидел, пока ты была всесильна! Теперь, когда ты стала беспомощной и жалкой, я все тебе простил.

Ненависть — это форма любви.

И вдруг оказывается, что мои глаза тоже влажны…

59.

Стрептоцид вытащил биксу из сухожарого шкафа и сказал озабоченно:

— Пробник цел. Будем заново стерилизовать или как?

— Зачем заново? — удивилась Елена.

— Инфекцию занесем.

Пробник в биксе — это пузырек с порошком серы. Если сера во время термообработки не расплавилась, значит, инструменты не стерильны и не готовы, значит, есть опасность внести в рану бактерии… Елена развеселилась.