– Нет. – Брат неловко переминался с ноги на ногу. Он обвел взглядом комнату, остановившись на отвратительной картине, изображающей собаку с мертвой птицей в зубах.

– Посмотри на ту картину!

– Я ее уже видела. Папа ждет тебя.

– Не терпится от меня избавиться? – нахмурился Уолтер.

Кэт мечтала погрузиться в сладостное уединение. Насладиться им. Но как-то уж слишком нарочито бодро прозвучал его вопрос. Что же он пытался скрыть за мальчишеской бравадой?

– Уолтер, ты же не будешь скучать без меня?

– Конечно, не буду, – с запинкой ответил Уолтер.

Для Кэт стало настоящим откровением то, что она уловила в голосе брата. Он ее любит и действительно будет тосковать без нее!

– Ты можешь прийти ко мне, когда пожелаешь. В любое время.

Ну вот! Зачем она это сказала? Разве все это затевалось не ради того, чтобы получить наконец вожделенное уединение? Едва ли ей удастся много написать, если по нескольку раз в день придется принимать гостей.

Но, с другой стороны, она сказала именно то, что хотел услышать Уолтер, и это хорошо. Он буквально ослепил Кэт улыбкой. Но тринадцатилетний мальчик не станет признаваться в теплых чувствах к кому бы то ни было. Даже к родной сестре.

– Да мне и не захочется, – произнес Уолтер, по-прежнему лучезарно улыбаясь. – Ты ведь через улицу живешь, я и так буду тебя видеть. – Неожиданно он сделался серьезным и, помолчав, спросил: – Ты ведь будешь приходить на ужин?

– Да. Время от времени. – Кэт направилась к двери, подавая брату пример. – А теперь иди. Не заставляй папу ждать.

Уолтер тяжело вздохнул:

– Чертовы переводы! Отчего эти древние мудрецы не додумались писать на королевском английском?

– Вероятно, потому, что они были греками и римлянами.

Брат состроил рожицу и, помахав ей рукой на прощание, пошел домой. Кэт решительно закрыла за ним дверь и удовлетворенно перевела дух. Ну вот, наконец-то! Впервые за двадцать четыре года своей жизни она не будет слышать, как кто-то плачет, ссорится или топает. Никто не станет просить ее поиграть или что-нибудь сделать. Она была совершенно одна. Какое счастье!

И действительно тут было как-то очень тихо…

Конечно. Она ведь мечтала о тишине, разве нет? В тишине лучше думается.

Кэт взяла саквояж и потащила его наверх. Ее шаги по деревянной лестнице гулко отдавались в звенящей тишине дома. Она могла бы пригласить Энн и Джейн на чай…

Только они едва ли придут. Наверное, со временем они вновь станут подругами, но пока переживают свое поражение. Разрыв отношений с ними угнетал Кэт. Чем она будет заниматься, когда не сможет писать? Впрочем, на первое время дел у нее хватало: Кэт станет обживать этот дом: избавляться от ненужного, переставлять мебель так, как ей нравится.

Она вошла в спальню и опустила саквояж на пол. Надо открыть окна навстречу свежему воздуху и солнечному свету. Кэт взглянула на портрет Изабеллы Дорринг.

– А потом я уберу тебя в кладовку, – сказала она.

Маркус проснулся и, подойдя к окну, распахнул его. Голова его гудела, точно там поселился пчелиный рой. Теперь, когда он исполнил то, что требовала Изабелла Дорринг, можно отсюда уезжать. Маркус был свободен. Он мог хоть сейчас направиться в Лондон или в Озерный край, и забыть о Лавсбридже навсегда. Мисс Хаттинг – двадцать четыре года. У нее вся жизнь впереди.

Однако Маркус не ощущал себя свободным. Вопрос с рентой дома решился два дня назад, и мисс Хаттинг переселилась туда, наверное, вчера. А Маркус пока не уезжал. Нейт и Алекс отбыли в Лондон. Надо было ехать с ними, но он остался под предлогом неотложных проблем, связанных с поместьем. Объяснил, что дела не отпустят его еще дней десять, а там наступит день свадьбы Мэри, и его друзья вернутся в Лавсбридж. Алекс согласился исполнить роль аккомпаниатора на свадьбе. А после свадьбы они втроем поедут в Озерный край.

Может, поедут. Или нет.

У Маркуса действительно имелись кое-какие дела в поместье, но истиной причиной, удерживающей его в Лавсбридже, были не они. Он просто не мог себя заставить уехать от Кэтрин.

Маркус крепко зажмурился. Проклятие! Нейт опять за ним шпионил! Видел, как Маркус и Кэтрин скрылись в зарослях после ужина в доме викария. И в тот же вечер, когда Маркус вернулся в замок, и на следующее утро Нейт только и делал, что читал ему нотации о том, что он, Маркус, испытывает судьбу, и ему необходимо постоянно помнить о грозящей ему опасности и действовать осмотрительно. Из-за него, Нейта, он опоздал на жеребьевку.

Нейт лишь хотел защитить его, со вздохом повторил себе Маркус. И это стремление Маркус понимал. Однако свою жизнь он должен прожить сам, и выбор делать он тоже будет сам. Даже если это приведет его к катастрофе.

И потому Маркус солгал другу. Видит бог, он никогда не лгал Нейту раньше. Но как иначе он мог поступить? Скажи он Нейту правду, так тот бы никуда не уехал, а ходил бы за ним как верный пес и дышал в спину. И, что еще хуже, постоянно совал бы нос в дела Маркуса.

И потому он сказал Нейту, что они с Кэтрин скрылись в зарослях, чтобы обсудить вопросы, связанные с рентой дома старой девы.

И так оно и было.

И еще, что ничего не произошло.

А вот это уже неправда.

Что она была убежденной мужененавистницей, твердо решившей никогда не выходить замуж.

Правда. Но лишь отчасти. И Маркус надеялся, что переубедить ее в его силах.

Нейт обрадовался, узнав, что рента в доме досталась Кэтрин. Пожалуй, Нейт уехал в Лондон, потому что решил – Маркус теперь вне опасности.

Но Нейт просчитался.

Маркус прижался лбом к стеклу. Он чувствовал себя сухим листом, который швыряет холодный осенний ветер. Никогда еще ему не было так тоскливо. И все из-за нее, из-за Кэтрин. Из-за женщины, для кого пожизненное одиночество – не приговор, а исполнившаяся мечта. Но тогда, в зарослях, она ответила на поцелуй. Жарко прижималась к нему, и губы ее трогательно раскрылись навстречу его губам.

Видит бог, он хочет ее. Прижать ее губы к своим губам, почувствовать вкус желания…

Маркус отвернулся от окна и уныло побрел к письменному столу. Усевшись в кресло, взял первый попавшийся документ и принялся изучать его. Перечитав раз пять первый параграф, но так и не сумев вникнуть в суть написанного, Маркус раздраженно бросил лист на стол.

Он мог думать только о Кэтрин. О ее лице, о голосе, о прикосновении рук, о запахе кожи. Он влюбился как мальчишка.

Что может его отвлечь? Только по-настоящему полезное дело. Или хотя бы просто полезное дело. Он мог бы ответить на пару писем. Вот так всегда! Перо затупилось!

В поисках перочинного ножа Маркус выдвинул один ящик стола, за ним другой, третий. Все они, как назло, были пусты. Вообще-то Эммет говорил ему, что столом этим никто не пользовался уже лет двести, с тех пор как тот самый третий герцог Харт скончался. Но маленький перочинный ножик могли и не заметить те слуги, что убирали в столе. Маркус глубоко засунул руку в первый ящик, пошарил по углам, однако лишь испачкал рукав сюртука вековой пылью. То же повторилось и со вторым ящиком, и с третьим.