пахну шанелями, вырядилась – на праздник же, куклу эту дурацкую купила, шикарную, а девочка стоит в сером заношенном платьице, в рваненьких, с катышками, колготках, дырку над коленкой тихонько ковыряет.

Инна замолчала. Ей до сих пор было не по себе.

– И что ты сделала?

– При первой возможности выбежала в туалет, смыла косметику. Прорыдалась. Хотелось прямо там упасть на кафель, но праздник у детей продолжался. На следующий день девочке пакет одежды привезла. Но таким говном я себя никогда не чувствовала. Я тогда в себе разочаровалась.

– Да уж.

– Ты хотела помочь, – заметила Оля.

– Причем всегда себя считала такой тонкой, чуткой. Тем более Маша у нас уже была, понимали, как сложно с детьми, особенно нездоровыми, но все равно такого не ожидала. В детдом нельзя ездить как на подиум. Не то это место.

– Я не знаю, как вести себя в детдоме, – сказала Саша. – Мне было бы страшно в первый раз.

– Всем страшно. Ну и не надо ездить всем, – грубовато высказалась Оля. – Зачем? Нервы себе пощекотать, наплакаться от души, посмотреть, что сам, оказывается, лучше живешь, головой покачать, может, пообнимать, поиграть с ребенком разок, да и уехать, навсегда, насовсем. Вот зачем в основном ездят, хоть себе и не признаются в этом. Не, это вот уродство.

– Неужели им это неприятно? Часто зовут волонтерить, я видела. Да и дети какое-никакое внимание получают, разве это плохо? – удивилась Саша.

– Это разные вещи. Волонтеры желательно на постоянку. У этих детей и так проблемы с привязанностью. Они привыкли, что подарки дорогие получают, праздники для них устраивают, жалеют, и больше они этих взрослых не увидят. Нет ценности простых и постоянных человеческих отношений. Нет ценности труда, преодоления. Нет ценности даже вещей. Не дети плохие, не они виноваты, их просто не научили ответственные взрослые.

– Спасибо, что рассказываете… рассказываешь.

– Теперь я в детдом не езжу, но не помогать не могу, – вздохнула Инна.

– С мира по нитке – все помощь. Даже про подгузники. Младенцы лежат по целому дню в одном памперсе, а это и раздражение от какашек, жидкие же вначале, и неудобство. Постоянно плачут. Нянечек мало, менять и ухаживать за всеми не получается.

– Может, я тоже потом приду к тому, чтобы помогать, – задумчиво сказала Саша. – Когда себе помогу.

– Каждый решает, как и кому помогать.

Стало тяжело. Помолчали.

– Ну, навела я вам трагедии, – усмехнулась Оля и встала. – Все, девчонки, пора. Я тебе, Саша, так скажу. Отдавать всего, всю себя нельзя. Всем помочь нельзя, – будто откалывались слова от этой чудесной женщины. – Жестокость этого мира в том, что инвалиды, ничьи дети, старики – все отправляются на помойку. И непонятно, живут они или давно уже умерли. Зыбкая грань. Всем не поможешь, но кому-то станет чуть легче. Я помогаю, потому что хочу жить в мире, где меньше горя. Я тоже поломанная, как они все, добрых дел наркоман. Но изменить это в себе не могу. И буду помогать дальше.

идеализм, альтруизм или некий спрятанный, вывернутый эгоизм?

«Какая разница, – думала Саша, после того как Оля быстро со всеми попрощалась и убежала, – если все работает как надо? Почему бы не относиться проще? Есть люди, которые хотят помогать. Есть люди, которые ждут помощи. От одних нужна благодарность, другим нужна благодарность».

И это правильно, это – нормально.

Она сразу вызвала такси до больницы, и пусть с вещами и коляской, но второй раз выезжать не хотелось. Хотелось домой. Она почему-то очень устала и поняла это, как только села в машину. И Даня, Даня все не переставал капризничать, зубы чесались, зубы надоедали, и ему было невыносимо, а от этого невыносимо становилось ей.

Хирург их помнил. Хмыкнул, когда Саша сказала про диету и про полгода, устало покачивая на коленях ерзающего мальчика так делал дедушка, дедушка ее маленькую катал на ногах

– Пораньше, не полгода. В конце октября ложитесь.

– Хорошо.

– Подождите в коридоре направление на госпитализацию.

Пока ждали, Саша одной рукой укачивала Даню, второй держала телефон – ждала на линии, пока освободится их эпилептолог, опять долго объясняла, кто она и что хочет, и, как только он вспомнил, рассказала о договоренностях с нейрохирургом.

«Молодцы, держите в курсе», – одобрил доктор.

«А по диете, помните, нам другой врач расписывал, все в порядке, можно переводить питание?»

«Да, там все хорошо. Начинайте».

Долгую – по пробкам – дорогу домой Саша крутила и крутила в голове вопрос: почему ей нужно делать, решать все самой? И ответ находился. Один.

«Потому что для начала ей нужно повзрослеть».

можно родить и вырастить, но не вырасти

Папа встретил их у подъезда. Сразу взял внука, донес до квартиры, подождал, пока Саша разуется, повел показывать ремонт:

– Ну, смотри, Данька, что тут у нас. Принимай работу. Обои поклеили, мама твоя выбирала, плинтусы везде белые, модные сделали. Диван, смотри, смотри, какой диван!

– Плед так хорошо смотрится, – обрадовалась Саша. – Все так здорово!

– Плед – да. Хотя цвет все равно не нравится, слишком яркий, ну ты уж какой сама выбрала. Может, у вас так модно сейчас.

Она разглядывала комнату и не могла поверить, что двое людей за несколько дней могут так изменить пространство.

– Саш, я с Таней говорил, она предлагает шкаф подарить. Я могу сам, но она хочет от себя, как подарок на рождение Даньки. Созвонись с ней, выбери. Этот-то коричневый сколько стоит, лет десять?

восемнадцать

Саша вздохнула.

– Да зачем вообще купили такой? – продолжал папа, ковыряя грязь под креплением дверцы. – Да еще лакированный. Вот все отходит. Дешман. Делают же, гады, такие, экономия на всем, пленка вот слазит, га…

шкаф купила мама, когда купить шкаф пришлось, когда его нельзя было не купить

Мама говорила, что это уродство тут временно, пока с деньгами туго, ну стоит, вещи хранит, и пока ладно. И несколько раз хотела купить новый, но по разным причинам все откладывала и откладывала, а потом все-таки она его заказала, а мебельная фирма закрылась. А Саше стало не до того.

– О, Татьяна так помогла нам тогда, – поделилась она, переводя дух и тему. Знала – и папа явно понимал, – что не заведет с бывшей женой отца разговор про шкаф. – Так плохо мне давно не было.

– А Дима почему не помог?

– Я сама не захотела. А Татьяна ничего не слушала, и готовила, и Даню нянчила, и меня лечила. Святая женщина.

Папа расслабился. Он подкинул Даню и понес его на кухню, Саша пошла следом. Стены покрасили, плинтусы поменяли, выбросили угловой диванчик, собрали заказанный Сашей стол, повесили новые шторы – она про них не знала, оказалось, выбрал Дима; на пол постелили тонкий нейтральный ковер.

– Вот это да!

– Остались стулья, – сообщил папа. – Но их поздно доставили, еще не успел собрать. Так что потерпите немного в комнате, пока я закончу. Вот такие будут.

Он показал фотографии. Стулья симпатичные, подходящие к столу, но Саша хотела себе немного другие. Вот и купит потом, тоже сама, решила она, какие захочет. А пока поблагодарила и порадовалась: от добра добра не ищут, по добру не капризничают, нет.

– Очень здорово! И все за три дня! Такие вы молодцы, спасибо большое! Мне неудобно, – призналась Саша.

– И зря. Для любимых – не жалко, – сказал папа и приобнял ее. Даня на его руках заворочался.

«Да, если это любимые», – хотела добавить Саша хотя это совсем про другого мужчину и не стала.

Папа вздохнул и повел носом:

– Кажется, тут кто-то покакал. И это не я.

– Давай, переодену, – Саша неловко подхватила Даню на руки, ткнув папу куда-то в бок. Пошла в ванную подмывать мальчика, папа с чистым полотенцем встал в дверях. Она пыхтела, одной рукой на весу удерживая ребенка; чувствовала, как под футболкой медленно спадает лямка бюстгальтера; ползет, ползет – спала.

– Но столько грязи мы вычистили, конечно, – продолжал папа. – Ты что, совсем не убираешься? Надо следить за своими вещами. Ты же девочка, Саш.

* * *

Усталость рождала самые странные мысли. А может, только они были