не выглядел что-то заподозрившим. Впрочем, он поинтересовался, как они попали в это далекое от цивилизации место?

И они сплели вполне правдоподобную историю, будто работали на восточной окраине Кракова, на фабрике. Что они Ausländische Zivilarbeiters [130]. А когда к городу стали подходить русские, они убежали. Они шли три дня и остановились передохнуть в этом домишке, прежде чем продолжать свой путь на запад. Солдат «мобилизовал» троих парней и забрал их с собой. Они должны были помочь ему перетаскать солому в бараки, потому что сюда вот-вот подойдут его товарищи.

Едва солдат удалился со своими помощниками, Альфонсо набросился на Назе, испанского красного, за то, что он не полностью переоделся и остался в полосатых штанах от своей лагерной формы:

– Ты, идиот несчастный, ты едва не заложил всех нас, зараза! Ты не знал, что в лагере было полно нормальной одежды?

Хорошо еще, что у одного из запасливых испанцев случайно нашлась лишняя пара приличных штанов!

Так они прожили несколько дней бок о бок с солдатами. Альфонсо и Руди сами съездили с ними в лагерную столовую для эсэсовцев, чтобы запастись необходимыми продуктами. И солдаты с ними поделились. Там оказались банки со сгущенным молоком, макароны, консервы, мясо и несколько бутылок шампанского. Похоже, эсэсовцы все еще ни в чем не испытывали недостатка! А для Ханса они даже принесли саксофон, который случайно нашелся на складе.

Прошло несколько дней, и к ним в дверь постучал другой солдат. Этот был поумнее остальных. Он затеял разговор о партизанах; оказалось, что они, солдаты, надеялись найти здесь партизан.

Рассказывая, солдат подозрительно оглядывал их компанию. Ханс стал ему отвечать, постепенно пытаясь перевести разговор на другую тему, но солдат, указывая на него, воскликнул:

– Эй, а ты похож на еврея! Ну-ка сними свою шапку на минуточку!

Все застыли от ужаса, в комнате воцарилась гнетущая тишина.

– Да ладно вам, – сказал солдат, решив разрядить напряжение. – Какое мне, к чертовой бабушке, дело до всей этой фигни. Разве я похож на паршивых эсэсовских засранцев?

Тут они наконец вздохнули с облегчением, и Ханс, который напугался до полусмерти, вручил солдату три банки сгущенки. Но уж когда солдат ушел, все набросились на Ханса с обвинениями: какого черта он постоянно торчит в центре событий, почему бы ему не держаться на заднем плане? И зачем была нужна эта идиотская, детская попытка подкупить солдата, отдав ему их общее молоко? Неужели он не понимает, что, если этот солдат захочет навредить им, никакая сгущенка его не остановит?

Ханс признал их правоту:

– Собственно, я попал в ту же ситуацию, что и все те евреи, которые подолгу скрывались в убежищах, но потом по собственной неосторожности были схвачены и помещены в лагеря. В Голландии из-за этого тоже весьма часто возникали конфликты. Там прятались в убежищах от немцев очень разные евреи: от участников голландского Сопротивления и интеллектуалов, которые хорошо понимали, что происходит, до владельцев мелких магазинов или ларьков, далеких от политики и совершенно не владевших ситуацией, но прятавшихся вместе с ними. И именно из-за отсутствия какой-либо политической культуры эти последние часто предавали как самих себя, так и своих товарищей по несчастью и тех, кто их укрывал. В конце концов все они оказывались здесь. Но я обещаю, что теперь буду вдвойне осторожен.

Солдаты покинули деревню в тот же день. А вечером, после наступления темноты, Жак и Руди отправились в лагерь, чтобы узнать, нет ли каких новостей. Нет, ничего особенного не происходило. Оказалось, что лагерь совершенно не охранялся, и по этой причине там все шло прекрасно. Хотя большинство из оставшихся были серьезно больны, фельдшеры в госпитале продолжали за ними ухаживать, да и здоровые арестанты пока не уходили, чтобы помогать страждущим. Самой важной оказалась информация, что в Биркенау по-прежнему находились тысячи женщин.

Эта новость особенно заинтересовала Альфонсо:

– Много тысяч? Да как же такое возможно? В Биркенау почти никого не оставалось еще на прошлой неделе, когда началась эвакуация и больше трех тысяч женщин отправили оттуда пешком. Они как раз прошли мимо нашего женского лагеря. Может быть, женщины возвратились на транспорте. Но вообще-то вполне возможно, что их просто отрезали от нас русские. Я, пожалуй, схожу туда завтра, чтобы посмотреть. Хочу понять, что там происходит на самом деле. Пойдешь со мной, Жак?

– Позволь мне тоже пойти, – попросил Ханс. – А вдруг Фридель все еще там?

– Ты? Да от тебя мы дождемся только сплошных неприятностей.

Ханс ничего не ответил. Он надеялся, что все решится благополучно.

Так оно и вышло: после долгих горячих споров Альфонсо и Жак позволили Хансу идти вместе с ними, но на особых условиях: он должен во всем слушаться Альфонсо и делать только то, что тот разрешит. Кроме того, ему не позволялось отходить в сторону от остальных и разговаривать с незнакомцами, если таковые встретятся на их пути. Ханс молчал, сохраняя на лице надменную улыбку. Они больше не доверяли ни его ловкости, ни способностям конспиратора, однако им пришлось взять его с собой хотя бы из-за того, что они понимали: больше всего на свете ему хотелось найти Фридель.

Они вышли в путь, едва рассвело. Альфонсо шел впереди. Автомат после долгих споров они все-таки решили оставить дома. Они миновали деревенские бараки, в которых когда-то жили женщины, и вышли на дорогу к лагерю, ведущую через поля. Снега навалило много, глубина даже на дороге достигала тридцати сантиметров, но на всех были высокие сапоги и шерстяные носки, так что идти им было легко.

Примерно через час они добрались до железной дороги. Отсюда уже видны были бараки Биркенау. Не доходя до ворот лагеря, они увидели женщину, которая сидела в снегу, прислонясь к столбу. Она медленно подняла руку и помахала им. Ханс подошел к ней поближе.

– Что, уже пора на обед? – спросила женщина еле слышно и снова прикрыла глаза, погружаясь в дрему. Похоже, она сидела здесь довольно давно.

Жак окликнул его и предложил идти дальше:

– Ты что же, собираешься помогать всем тысячам людей, которых найдешь лежащими в снегу?

Жак был совершенно прав.

Они двинулись вперед вдоль железной дороги, пересекавшей этот огромный город, целиком состоящий из бараков. Все вокруг было мертво, занесенное белым снегом. Рядом с путями шла центральная Лагерштрассе, а вдоль нее – в точности как сказал Жак – лежали женщины, на некотором расстоянии друг от друга.

В основном это были старые, слабые женщины. Возможно,