Испанцы уходили последними, Ханс и ван ден Хевел (его штюбендинст) собирались идти с ними. Был час ночи. Сперва следовало разрезать проволоку позади Двадцать восьмого барака. На вышке торчал арестант, член новой лагерной полиции. По идее они должны были поддерживать порядок в лагере, на самом же деле – просто стояли на вышках, пялясь в пространство, или обходили по периметру территорию лагеря, чтобы вовремя заметить приближение опасных групп эсэсовцев и быть уверенными, что дорога для тех, кто собирается бежать, свободна.

Все выглядело безопасно. И никаких эсэсовцев, кроме Краузе, никто поблизости от лагеря не видел. Дежурившие у ворот солдаты тоже ничего не замечали. А на Лагерштрассе и вовсе было тихо, как на кладбище. Снег покрывал всю территорию лагеря. Спутники Ханса вели себя как могли тихо, они шли цепочкой друг за другом, глядя в спину впереди идущему. Первым шел Руди, один из «испанских красных», который когда-то работал в Райско и хорошо знал дорогу.

Всего через полчаса они добрались до деревни, которая показалась им совершенно нежилой. Руди заранее присмотрел маленький домик, в котором планировал всех спрятать, и сразу привел их туда. Дверь домика оказалась не заперта. Они вошли внутрь и поднялись по лестнице на чердак.

Когда они устроились на чердаке, Алонсо зажег маленькую свечку. Чердак был забит какой-то мебелью: оказывается, ее использовали летом, когда в домике устраивали детский сад.

– Я нарекаю этот дом «No Pasarán», – сказал Альфонсо серьезно, – что по-испански значит: «Они не пройдут».

Ах да, вспомнил Ханс: то был слоган республиканцев времен гражданской войны в Испании. И все они обожают повторять эти слова, к месту и не к месту, как молитву.

Ночью было жутко холодно, а у них с собой оказалось лишь несколько одеял. Развести огонь в печке они не решались, потому что боялись: в деревне могли еще оставаться боши.

Ханс не сумел заснуть из-за холода. Вдобавок он никак не мог успокоиться и перестать думать о Фридель, он представлял себе, как ее гонят куда-то далеко, и она тащится из последних сил, а может быть, лежит в какой-то кладовке на фабрике. И ведь все могло обернуться совсем иначе. Если бы Сара не оказалась такой трусихой, сейчас они были бы вместе. Он-то здесь, он не один и в сравнительной безопасности. А вот Фридель остается в лапах эсэсовцев… выживет ли она… Нет, он не будет больше об этом думать. Он не должен.

Потом он провалился в сон, но всего через несколько минут в ужасе пробудился от того, что кто-то из его товарищей громко вскрикнул во сне.

В ту ночь все страхи Ханса выросли до колоссальных размеров и породили видения, которые в ближайшие полгода уже не отпускали его. Жуткие картины представлялись ему: Фридель, неподвижно лежащая на снегу. Иногда она лежала одна, с пулей, застрявшей в шее, и кровь текла из раны.

Или оказывалась погребена под горой тел. Иногда она лежала со спокойной улыбкой на лице, словно в последний момент, перед самым концом, ее посетило светлое воспоминание о нем. Случалось, что лицо ее искажала гримаса запредельного ужаса. Но всегда это была Фридель, лежащая на снегу.

Он был вне себя от радости, когда наконец наступило утро и его спутники, – которые в большинстве своем прекрасно выспались и были спокойны, потому что уже чувствовали себя в безопасности, помня о приближающейся свободе, – начали наконец просыпаться. Они рассматривали через слуховые оконца маленькие домики, окруженные заснеженными полями.

Вдоль берега реки шла дорога, а возле дороги – гигантские лесопильни. Нигде не было видно никаких признаков жизни. Ни в одном доме не топили печь – дым не поднимался ни из одной трубы. Все дома, несомненно, были пусты, покинуты жителями. Их собственные следы занесло снегом, и они почувствовали себя в полнейшей безопасности.

Внизу, на первом этаже, оказалась столярная мастерская с верстаками, на которых лежали инструменты. Они сдвинули инструменты в сторону и стали понемногу устраиваться. Свой багаж они сложили в шкаф. У Ханса его было немного: жестяная коробка с бинтами и кое-какой едой, которую он добавил к общим запасам.

В подполе оказалось довольно много торфяных брикетов. Они даже поссорились: можно ли развести огонь или это привлечет внимание посторонних? Вдруг кто-нибудь издалека увидит дым, поднимающийся из трубы? Но желание поскорее согреться пересилило осторожность.

Чем больше времени проходило, тем спокойнее они себя чувствовали. Сперва кто-то вышел на улицу, чтобы поискать лед, растопить его и попить воды. Потом они предприняли целую экспедицию: вышли на улицу, ни от кого не прячась, и стали ходить по домам. Оказалось, что здесь был лагерь и в нем жили женщины, работавшие на полях. Теперь лагерь опустел, но удивительно красивые бараки остались: та команда, которая здесь работала, считалась одной из лучших.

Ханс едва не заплакал, когда они вошли в столовую. На столе остались брошенные миски с недоеденной баландой, и повсюду в полном беспорядке валялись милые дамские мелочи, которые женщины вечно таскают с собой: клочки ваты, тушь для ресниц, гребешки, носовые платочки…

Что же могло случиться со всеми этими женщинами? И снова ему привиделась Фридель, лежащая в снегу…

Но времени на сентиментальные воспоминания у них не было. А соломенные тюфяки требовалось перетащить к себе в убежище. Они захватили с собой также посуду и вообще все полезное, что смогли унести.

Огонь разгорался, они сытно поели, и пока один из них дежурил у слухового окна, остальные разместились на мягких тюфяках в теплой комнате.

Одеял у них теперь было предостаточно, усталость и комфортная обстановка приглашали немедленно погрузиться в сон. Даже самые страшные видения, которые рисовало им воображение, смягчались, становились просто грустными. И Ханс провалился в глубокий многочасовой сон без всяких сновидений.

Глава 25

На следующий день не произошло ничего особенного. Ни один человек не появился на заваленной толстенным слоем снега дороге. Но через три дня раздался внезапный стук в дверь, который очень их напугал. Впрочем, это оказался всего лишь солдат Вермахта. Парнишке, дежурившему у окошка на чердаке, не удалось его вовремя заметить, потому что чердачное окно не давало полного обзора, и солдат, по-видимому, пришел со стороны «слепого» угла.

Они наскоро, шепотом посовещались.

– Пусть заходит, – решил Альфонсо.

Они быстро нацепили шапки, чтобы скрыть свои бритые по-арестантски головы, и отворили дверь. Солдат поздоровался; он