Внутреннее время действительно течет по-другому: следующие события стали разворачиваться одномоментно. Миха увидел, как оседает несостоявшийся палач — в его глазах перед тем, как они закатились, успело застыть выражение озадаченности; видел, как блондинистый неуклюже попятился, пытаясь достать из кобуры табельное оружие, и на периферии — еще движение людей, а потом где-то глубоко внутри себя услышал мощный, хоть и глухо-утробный голос, который, торжественно разливаясь, вытеснял за пределы существования все другие мысли и звуки.

БРАВО!

ТЫ ИЗБИТ И СРАЖАЕШЬСЯ В ОДИНОЧКУ.

ПОХВАЛЬНО.

НО ЧТО ДАЛЬШЕ?

Миха даже успел подумать, что он, должно быть, схлопотал пулю, и все происходящее — предсмертные галлюцинации. Слишком внутренним, личным, интимным был голос, хотя скромное определение «голос» не подходило для этого звука. Все равно как церковный орган обозвать губной гармошкой. Это был воистину Глас — обращение из иных просторов: человеческие связки не способны на такие звуки. Голос находился везде, и все, что он сказал дальше, на самом деле было спрессованно в несколько мгновений (блондинистый даже не успел извлечь оружие), хотя сообщение оказалось развернутым:

«Что дальше?

Они вооружены, опасны, и на их стороне закон.

Закон. Табу. Окончательная непреступаемая сила.

Тебе ведома природа страха, и наглая задумка с мобильным хороша (вижу, как ты орешь с телефоном в поднятой руке: «У меня на связи ваш министр! И он слышит все, что сейчас происходит!»), только вряд ли поможет. Вряд ли ты успеешь. Раньше могло прокатить, но сегодня блеф очень скоро будет раскрыт, так и не совершив своей тайной огненной работы. Ибо качество Времени изменилось.

Они давно и бесповоротно забыли лица своих Отцов, и те смыты, растворены водами забвения.

Они больше не рождены отцами.

Поэтому вряд ли тебе поможет твой бог игры, блефа и трансформаций.

Но есть более древний Закон.

Качество Материнского Права осталось неизменным. И я покажу тебе, что будет дальше!»

Из всех присутствующих лишь лейтенант Свириденко слышал эту тираду, от которой, надо сказать прямо, не просто попахивало, а разило безумием. Именно в этот момент лейтенант дорожно-патрульной службы был, как брат-близнец, похож на городского мачо-партизана. Если же учесть отвалившуюся до критического положения челюсть, портретами обоих вполне можно проиллюстрировать медицинский справочник в разделе «идиотизм».

Однако с господином Николаенко дела обстояли намного сложнее. Он ничего не слышал. Почти. Если не принимать во внимание тревожно-шершавый, застрявший тоскливой занозой гул, словно поднимающийся из-под земли. Николаенко был стреляный воробей, с чего бы ему поддаваться иррациональным страхам. Он думал о тонко спланированной спецоперации, и безотказный калькулятор в его голове просчитывал варианты. Вот и до него докатилось: эх, дочка, дочка... Все транспортные средства выведены из строя. Избитый виновник всего этого... Да не похож он на террориста-смертника, шахида, или как их там. А вот какой-нибудь сверхсекретный отдел ФСБ, мало кому известный даже на самом верху — вполне себе... Гламурно-плейбойская легенда — отличное прикрытие.

Николаенко неподвижно смотрел в ночь, зажатый с обеих сторон телохранителями. Он вспоминал все, что ему известно о съемках скрытой камерой, ночном видении и сверхчувствительных узко-направленных микрофонах. И то, как плейбой с разбитой рожей молниеносно и профессионально вырубил мента в бронежилете и с Калашниковым, лишь подтверждало направление мысли: картинка вырисовывалась куда какой четкой.

— Не заводится! — нервничал водитель. Но Николаенко был спокоен. Он оставался спокоен даже когда в третий, окончательный раз взревел двигатель изуродованного Бумера. А потом машина — собственно говоря, груда металлического хлама, годная лишь на запчасти — двинулась с места. Николаенко все это видел. И все еще думал о спецоперации.

«Они очищают от нас страну поганой метлой!» — нервно хихикнуло в голове у Николаенко. Но кто такие эти «они», от кого от «нас» и почему тогда метла-то поганая? На эти вопросы ответа не было. Как отсутствовал ответ и об источнике столь неуместных мыслей. Если только он не скрывался в этом странном, рожденном в непроницаемых глубинах земли, тревожном гуле.

— Сука! Как он это делает? — быстро спросил охранник по правую руку.

— Дистанционное управление! — нашелся Валентин, охранник слева. Валя вообще был находчив. — Надо мочить гада, пока не поздно! — и приоткрыл дверь.

— Оставьте его! — громко и членораздельно проговорил Николаенко в ночную пустоту. — Просто поехали отсюда.

— Шеф! Мы не... — начал Валя и замолчал. Потому что Бумер не просто двинулся. Автомобиль, собственно, лежащая чуть ли не на «пузе» груда железа, будто бы выкатил на старт, «прицелился», а потом... на бешеной скорости рванул с места. Удар был страшен: блондинчика, который все же успел достать ствол, подкинуло в воздухе, он перелетел через крышу и приземлился, скорее всего, с перешибленными ногами. Из старых фильмов и рассказов людей, прошедших войну, Николаенко знал, что в первые минуты после ранения бойцы, как правило, ничего не чувствуют, им, что называется, «горячо», боль и шок приходят позже. Но блондинистый сразу, громко и жалобно, то ли по-детски, то ли по-женски заверещал; оружие при этом он умудрился не выпустить из рук. Это и стало ошибкой. Бумер с ревом, резко и почти на месте, словно танк на гусеничном ходу, развернулся и на мгновение замер. Изувеченная утроба его дышала тихим грозным рыком. Николаенко покусал губу — две мысли ворвались в его голову одновременно. Первая — что он перетрудился и, возможно, у него помутнение психики. А вторая... какое-то мгновение, которое стоит вычеркнуть из жизни навсегда, он видел не изуродованную машину, а нечто совсем другое. В сгущениях ночной тьмы и багровом мареве тьмы неведомой предстала перед господином Николаенко жуткая картина: громадный раненый хищный зверь, и не собака даже, а что-то гораздо хуже, припал к земле, и мутно-непроницаемые глаза его налиты кровью. Николаенко вздрогнул, и картинка стала прежней.

Что видел блондинчик, осталось неведомым. Известно лишь, что он в этот момент расплакался, пытаясь неуклюже присесть, и, продолжая свое страдальчески-беспомощное обвинение неизвестно кому, открыл беспорядочную стрельбу по взбесившемуся автомобилю. Опустошив обойму — пули одна за другой бездарно сгинули в развороченном чреве Бумера, — он с нелепой заминкой уставился на ствол, затем отбросил оружие и попытался отползти в сторону. На его лице не запечатлелось подлинного ужаса, одна лишь по-старушечьи ворчливая претензия к непостижимому изменению привычного хода вещей.

«Да он рехнулся, — подумал Николаенко. — И так быстро».

А ход вещей действительно изменился. Бумер не позволил блондинчику сойти со сцены, видимо, за тем еще причитался должок. Волоча за собой провисшую выхлопную трубу, автомобиль совершил резвый бросок вперед, деликатно объехав оказавшегося на пути лейтенанта ДПС Свириденко. Поравнявшись с блондинистым стрелком, тяжелая машина снова резко и с кокетливым заносом затормозила, войдя в соприкосновение с блюстителем порядка своей задней частью. Как от удара кувалды или биты для игры в лапту, блондинчика подняло в воздух и швырнуло на лобовое стекло джипа Николаенко. Чиновник не пошевелился, хоть глаза его расширились. Любовое стекло осталось целым, но на нем отпечатался влажный темный след. А потом блондинчик сполз на капот и там затих.