Пауза длилась недолго. Тяжесть и печаль тоже неожиданно ушли из взгляда Будды:

— Да, к сожалению. Но это ничего не значит. Каждый из них все равно будет любить тебя.

Джонсон вздохнул.

Будда наконец повернулся к нему:

— Так даже будет лучше для них, — с робкой улыбкой сказал он. — Для всех. Они успокоятся и сохранят больше, чем потеряют. Не грусти.

Джонсон всхлипнул и пожал плечами, проговорив «ладно», словно суровый вердикт был окончательным и бесповоротным. Он почему-то знал, что так оно и есть.

Через девять месяцев его родители развелись.

IV.

В тот каникулярный день они слонялись по центру. Сходили в «Ударник», а потом решили навестить парк Горького. Они шли по Крымскому мосту, и Икс уже некоторое время рассказывал, что какой-то пьяный студент МГИМО (уж почему был выбран именно этот ВУЗ, так и осталось на совести Икса) на спор прыгнул отсюда, прямо с середины моста, с самой высокой точки. Икс подошел к парапету, ухватился руками и перевесился через перила.

— Ты что? — Будда побледнел, он даже боялся подойти к краю. — Улетишь сейчас.

Икс оглянулся, и все еще свесившись, посмотрел на Будду:

— А ты че, высоты, что ли, боишься?

— Ну... — замялся тот.

Икс перегнулся еще ниже, Будда зажмурил глаза.

— А-га-а! — заверещал Икс. — Смотрите: высоты боится!

— Ничего я не боюсь, — отмахнулся Будда.

— Ну, подойди сюда.

— И подойду!

— Ну?

— Я... — Будда снова побледнел.

— Говорю же, — Икс теперь оторвал от земли ноги. — А мне вот по фиг.

— Там же вода холодная, — пролепетал Будда.

— А-га-а! И высоко!

— Хорош, балбес! — встрял Джонсон. — Не заставляй людей волноваться. А то мы тебя сами сбросим.

— О! Еще один ссыкун! — ухмыльнулся Икс.

— Сказал тебе, завязывай! — поддержал Миха, — Гастелло хренов, Икар недоделанный.

— Чего наехали-то?

— И ваще, только козлы давят друзьям на больные мозоли, — разъяснил Джонсон. — Пошли отсюда! — добавил он, увлекая за собой Миху и Будду. — Не будем мешать бешеному парашютисту.

— Да, ладно, чего вы? Чего вы — я пошутил! — до Икса наконец дошло, что он перегнул палку. — Хорош вам...

Будда остановился.

— Подождите! — Он с обидой посмотрел на далекую, темную и холодную воду Москвы-реки, и зрачки его расширились от страха. — Икс прав. Сколько здесь? — голос Будды упал до почти хрипа. — В высоту?

— А что? — спросил Джонсон.

— Нет, правда, сколько?

— Метров двадцать будет, — прикинул Миха.

— Двадцать, — завороженно повторил Будда. — Немало. Да... Ну что ж — я прыгну отсюда. Двадцать — так двадцать.

— Чего?!

— Прыгну с самой середины, — сказал Будда окрепшим ровным голосом. — Не на спор, а просто так.

— Ну, да! — тут же выпалил Икс. — Рассказывай...

— Совсем рехнулся? — поинтересовался Миха у Будды, а Джонсон с укором посмотрел на Икса.

— Я, правда, очень боюсь высоты, — Будда поморщился. — Это правда — очень боюсь.

— Бывает, — развел руками Джонсон.

— Мы никому не скажем, — попытался загладить вину Икс и добавил в своей неподражаемой манере, — не бзди!

— ...и всю жизнь боялся, — продолжил Будда. — Это, наверное, врожденное. И если не вы — мои лучшие друзья, то... Словом, Икс прав — я буду прыгать. С этим давно надо было что-то делать. Прыгну отсюда. С самой середины.

— Прекрати.

— Спорим? — весело, но не без вызова произнес Будда.

— Ты же сказал «без всяких споров».

— Неважно!

— Когда? — недоверчиво и уважительно поинтересовался Икс и тут же пожалел о своем длинном языке — и Миха и Джонсон были готовы испепелить его взглядами.

— Через триста шестьдесят пять дней, — не задумываясь, ответил Будда. — То есть не позднее, чем через год.

— Слушай, ты это самое... — попытался замять дело Икс.

— Только научусь. И... сейчас-то уже холодно.

— Икс, ты тупой! — процедил Джонсон.

— Да, он тупой, — ухмыльнулся Будда. — К тому же от стыда красный, как рак. А я отсюда прыгну! — Будда засмеялся, да и все уже улыбались. — Икс, ты тупой красный рак!

Миха покачал головой:

— Хорошо. — Он вздохнул, глядя в глаза Будде и убеждаясь, что тот не шутит. — Еще один бешеный парашютист. Придется мне научить тебя прыгать.

Следующим летом Миха сдержит слово. Но Будда так и не прыгнет с середины Крымского моста. Ему не будет отведено 365 дней.

Вечером того дня Джонсон узнает, что его родители сегодня развелись.

Вмешиваешься

* * *

Они развелись, и от папы-флейтиста у Джонсона остался инструмент, который он всюду таскал с собой. Кстати, эта флейта-piccolo также в свое время была яблоком раздора. Когда импозантный, куртуазно-вальяжный «фатер» на пикниках развлекал своей игрой офицерских жен, вечерами мамочка закатывала ему сцены ревности.

V.

И сейчас, выйдя в зал опустевшего ресторана, Джонсон думал об этой флейте.

— Эх, Миха-Миха! — снова вздохнул он и забросил в рот несколько жареных кешью.

Он думал о флейте и еще вспоминал один из дней того лета, когда Будда потряс их, потому что все возвращалось, и это надо было как-то связать.

Две утонувшие девочки

Джонсон подошел к высоким окнам своего ресторана и смотрел на ночь за стеклом. Все возвращалось: и почти невозможное сейчас, почти забытое ощущение великолепной, до пронзительности восторженной мальчишеской дружбы, и кое-что еще, что все они давно и безуспешно пытались забыть, навсегда похоронив в прошлом.

— Две утонувшие девочки, — вдруг проговорил Джонсон, — с них все началось.

* * *

Две утонувшие девочки

Вмешиваешься!

Когда Будда в большую волну

Вмешиваешься!!!

Джонсон стоял у окна и глядел на поздние или теперь уже ранние машины на предрассветных московских улицах. Скоро бульвар и весь город начнут просыпаться, появятся бегуны, а из клубов высыпят на улицу дети ночи.

— Две утонувшие девочки, — хрипло повторил Джонсон. Потом вздохнул и добавил с неохотой, с мутным чувством, словно срывая печать со старых воспоминаний. — Все началось с них. С того шторма. И я уверен, что старуха там тоже была.