— О’кей, Париж!

— А как мне вас называть, монашка?

— Сегодня меня зовут Роша, — сказала Любка Навратилова.

Да, это она — падшая младшая сестра старшей. На календаре январь 1984 года. Наступает високосный год мыши. Москва задута теплой снежной зимой. В моде сапоги после лыж — сверкающие космическим серебром финские дутики. Цвет космоса — самый модный цвет времени. Перед Новым годом умер Теренс Хигинс — первый официальный британец, скончавшийся от спида. Мир обсуждает речь президента Рейгана, объявившего Москву империей зла. Сегодня ночь перед рождеством — 6 января — ночь, когда силы зла особенно шалят: Любке Навратиловой младшей осталось жить всего лишь до утра.

Любка решила стать валютной проституткой сразу же после самоубийства Франца Бюзинга, два года назад, решила абсолютно трезво, с холодной решимостью выбора и без всяких нравственных гримас. Она устала от полунищеты, от штопанья колготок. Наконец, она была эффектнее сестры старшей, но жила в тысячу раз хуже, у черта на рогах, в случайных комнатах случайных коммуналок. Может быть, именно чувство униженности и зависти заставило ее сделать все, чтобы брак распался и Франтик достался бы Любке как приз. Но жизнь с ним обернулась кошмаром. В том числе и кошмаром нищеты. Она осталась одна без всяких надежд на судьбу. И нее же у Любки был мостик в новую жизнь — Галя Браззрванович по прозвищу Марлен: стареющая проститутка, возраст которой уже мешал снять клиентов, но не мешал стать первым в Москве сутенером женского пола. У Марлен уже были в лапках две классные девочки, которым снимались квартиры, она искала третью и еще при живом Бюзинге дважды откровенно соблазняла Любку перспективами продажной жизни и щедро ссужала валютой в самые отчаянные дни. «Потом отдашь». Любка, признаться, восхищалась железной волей Марлен. В этой пусть стареющей, грузной, но безумно шикарной даме распознать былую шлюху совершенно невозможно. Черная пантера в норковом манто с глазами из берилла! Чертовски умна, нахраписта и элегантна. А знание языков! Кстати, именно знание английского и французского было решающим условием усатой бандерши: недаром Любка страстно учила языки с семи лет, и все жалкие деньги мать тратила на репетиторов, носителей языка. Киска, ты рождена блядью, умоляла Марлен. Ее цинизм восхищал.

Именно утешения своей черствости искала у Марлен Любка в те гадкие дни, когда Франц покончил с собой, а она мучилась тем, что его ей нисколечко не жалко. Я — чудовище, плача, признавалась Любка старой проститутке, мне его совершенно не жаль, говнюка. Как это было? вздыхала Марлен. Выбросился из окна на девятом этаже. Накрасил губы по-блядски, подвел глаза, как педик. Взял в одну руку сардельку с горчицей, в другую — зонт. И сиганул. Марлен процедила сквозь зубы: клоун. Такого не жалко.

Кончилась, кончилась одиссея Улисса с фальшивым горбом.

Холодное презрение Бриззрванович успокоило Любку, впрочем, она жалела только хромых собак. В тот роковой день они обо всем и договорились: Марлен снимает ей шикарную квартиру в центре. Одевает с ног до головы в фирму. Дает каждые сутки своего шофера с машиной на два часа… — косметику, массаж, бассейн и парикмахера Любка берет на себя. И главное — Марлен вводит ее в высший свет валютных проституток Хаммеровского центра, обеспечивает крышу в ресторанчиках отеля, поддержку барменов, официантов, метрдотелей, швейцаров и охраны. Заслоняет от Гэбэ. Каждый вечер я ночь у Любки будет на всякий случай свой оплаченный номер. Брать только валютой. Такса за одну палку —150 долларов. Это минимум. Рублевых фраеров посылать на три буквы. Выручку делить пока так: семьдесят процентов — Марлен, остальное себе. Если дело пойдет — пятьдесят на пятьдесят. И не бздеть!

Браззрванович попросила Любку раздеться и восхищенно зацокала языком: таких смачных девочек просто нет на свете. Твоя кожа так тонка, что прилипает к ладони. Самый кайф. И сисечки в самый раз. Всю грудь можно втянуть в рот. И сосочек как шильце острый. Сейчас это модно. Вот только брей лобок наголо. Как будто ты нимфетка еще. Невинное лицо и голенький кайф — клиенты будут торчать.

В припадке чувств Марлен расцеловала девушку — в ее коллекции Любка будет самой дорогой пипкой.

Через полгода она уже составила мысленный каталог иностранных клиентов, в который небезынтересно и заглянуть. Взгляд шлюхи острее взгляда философа — последний ничем не рискует. Так, у Любки было предубеждение против немцев — покойный Бюзинг зажимал каждую бундесмарку, особенно после того, как его взбалмошная маман отписала все состояние внучке мимо сына и взяла Надин под свою опеку. Все немцы — жмоты! Как же она была удивлена, убедившись в том, что в массе немцы наоборот — невероятно щедры и черт возьми! помешаны на справедливости. Как бы пропустив мимо ушей названную сумму, немец после сексуального блеска, который ему демонстрировала Любка, сначала легко, без нажима и зубного скрежета, вынимал и выкладывал таксу, а потом — наив — старался незаметно — дуралей — сунуть в сумочку ли, в кармашек еще двести, триста, а то и все пятьсот бундесмарок, свернутых деликатно до размера почтовой марки — олух боялся обидеть русскую курву! А вот хваленый богач, ковбой, американец никогда, ни при каких обстоятельствах и эффектах, не давал больше того, о чем было сказано внизу, в пошлой суете сделки, в чаду ресторана. Он словно не замечал — свинтус, — какая лошадка пони гарцует в его пресной постели, какая у нее пипка — жмот, — какие сисечки, какие сильные бедра-жернова и неутомимые ноги балерины; так искусно не замечая — сквалыга — ничего, что могло бы сказаться на его кошельке, дядя Сэм тем не менее тишком, вполглаза и вполоборота круто сек поляну разврата — у него из-под носа нельзя было прихватить ни пачку — початую! — «Кэмел», ни упаковку дерьмовой жвачки «Смайл», ни брелочек для ключей, ни бутылку паршивого «дринка». В постели дядя Сэм вел себя как самый пошлый буржуа, эгоист и ханжа, — ни тени от искренности немца, который старается удовлетворить даже шлюху. Ковбой американец ведет себя абсолютным клопом, мечта которого: насосаться кайфа и отлипнуть от кожи лапками вверх.

Выходит, свобода плодит уродов с не меньшей скоростью, чем ее сраная тюрьма народов.

Но хуже всех оказались французы. О-ля-ля! Короли любви, мушкетеры постели на поверку вышли полными жмотами, скопцами, сквалыгами, скрягами и скупердяями. Они единственные, кто позволял себе торговаться со шлюхой! Элегантные алены делоны, чарующе улыбаясь оскалом бельмондо, пытались скостить с суммы хотя бы горсть франков, чем ожесточали сердце блядехи до ножа и презрения. Будучи опытным любовником в постели, француз всегда норовил сорвать — жмот, скаред — какую-нибудь телесную утеху, как бы в счет оплаченной суммы. Парижский гадик так и норовил ухватить сосалкой такое наслаждение, за которое надо было платить и платить сверху. Не раз и не два француз пытался рассчитаться не валютой, а ширпотребом — жила — и лез сразу после слюнок: мамзель, у меня не хватает сорока франков, позвольте презент — и пытается всучить — скопидом — дерьмовые колготки из тех, что в Турции продают кучей на вес, или дешевенький лачок для ногтей: красную грязь для жены. И кому? королеве московского порока, которая пользуется только косметикой Лореаль, а одевается от кутюр, которая уже имеет две норковые шубки, кучу брюликов и пару швейцарских часиков, усыпанных каратами, которая окружена трепетом парикмахерш и массажисток, имеет личного врача, той, что никогда не торгуется в валютках и давно забыла, что в Москве есть мировое метро… Когда ранним утром она едет спать к себе на Юго-Запад, пилит ручками за рулем изящного маленького «Рено» с любимой ангорской кошкой Азорой на заднем сиденье и видит, зевая, перестрелку взглядов усталых баб из плеваных окон троллейбуса, отводит осоловелые очи, булькая спермой, она — супербля Хаммер-центра — не испытывает к тем бабенкам ни жалости, ни презрения: jedem das Seine!; Каждому свое — написано на вратах жизни… Неужели это она — та, которая годами детства и ранней юности занавешивалась от вечных приступов стыдливости рукой у лица, десять лет пряток за робкой ладошкой… Мать и Надин она вычеркнула из жизни начисто, как и память о проклятом Козельске. Зеленый, бабы, пока! и «Рено» улетает вперед, пора кормить киску бананами.