Пожалуй, только небо — над огромной для французского тесного глаза площадью — удовлетворяло вкус Блота безупречностью зеркального тона сырости, ровным совершенством сизого колера, на который римскими очертаниями барокко одно за другим ложились пышные облака снежного пара из странных конических труб за рекой. Впрочем, воздух был сильно загазован бензином низких сортов.

Было около четырех часов дня, но уже заметно темнело. Азия!

Одна из створок дверей, ведущих в склеп Ленина, была приоткрыта, и оттуда на черный мрамор падала полоска электрического света. Казалось, что там идет какая-то возня вокруг трупа; от охраны пахло сырой шинелью и немного ваксой.

Когда толпа туристов оживилась при виде шагающих солдат, смены караула у мумии, Блот поспешил прочь — свинченная слаженность манекенов казалась ему омерзительной. Уже покидая площадь, парфюмер почувствовал слабый запах свежей мочи и, повернув голову, обнаружил роение людей у входа в общественный туалет прямо напротив входа в азиатскую копию «Бон марше». Туалет — истинное лицо любого общества, и Блот, преодолевая отвращение, направился в малую преисподнюю. Встать лицом к лицу с ошеломляющей вонью не представляло для Блота никаких проблем. Ведь между дерьмом и амброзией — меньше одного шага. Всегдашний запах мира — это запах посредственности, в этом смысле крайности всегда парфюмерны. Наконец, вонь естественна, ее нельзя обвинить в неудаче, как лосьон для волос, и потому ее садизм безупречен.

Загаженные ступени тесно вели вниз. Блот спускался, стараясь не касаться ржавых пьяных перилец. Он не был брезглив, он был всего лишь мучеником амбре. Его вид явно пугал встречных мужчин. Особенно одного, который нетерпеливо мочился прямо у железной двери. Кошмар! потянув дверь на себя — рука в перчатке — парфюмер оказался в низеньком узком сортире, где при свете мутных электроламп оправлялось десятка два мужчин. Пол из кафеля был сплошь залит мочой слоем до сантиметра. Запах, конечно, неописуем: едкая смесь хлорки и смерти с безумием. Шести писсуаров было явно недостаточно, и московский народец лил одновременно из трех стволов в фаянсовые рыльца, забитые окурками так, что моча, не успевая утекать, лилась на пол и на ноги. У противоположной стены в фанерных кабинках до пояса — ага! чтобы без педерастов — уныло тужилось пять мужиков. Все они прятали глаза друг от друга, и Блот понял, что они прекрасно понимают степень собственного унижения и оскорбленности. Стараясь побыстрей справить нужду, их задницы гулко хрюкали. От миазмов воздух в туалете был гадостно теплым.

Заслонившись шарфом от газов, парфюмер Марсель Блот тем не менее стоически озирал руины марксистской утопии — жить без насилия: заплеванный железный умывальник, сорванный кран с хлестающей струей, товарища, который пытался напиться этим кошмаром, сопливые трубы в холодном поту, кучи говенной бумаги в углах, куски колотой хлорки. И все это в пяти минутах от парадной площади государства с кладбищем лидеров партии, в символических пяти шагах от резиденции Андропова в Кремле. Наконец, рядом с партийной святыней — мумией идола. О какой гармонии личных и общественных интересов можно было взывать из этой бездны? Общественный договор Руссо? Жалкая утопия! Трагическая вонь живой жизни уличала эту оптимистическую религию прогресса в самой подлой и низменной лжи, думал Блот… Между тем в туалете, как в тюремной камере, Блот был разом отмечен, никто не лез к его свинячьему кафельному рыльцу, напротив которого он случайно встал. Иностранец мог ссать тет а тет. Но Блот никогда не пользовался общественным туалетом, никогда. Каменно стоя против писсуара — ушки опущены — парфюмер с холодной ясностью видел — о, насколько глаз низменней носа, — что в рыльце успел кто-то нагадить и кучка фекалий жирно блестела в светлой моче. Навалить в писсуар! Этому вызову не было цены. Блот был охвачен не отвращением, нет, а печалью: перед ним был всего лишь один квадратный метр пространства абсолютной свободы от частной собственности. Этот туалет никому не принадлежал, как и земля, на которой он стоял. За его пользование не надо было платить ни копейки. И что же? Человек разом терпел поражение… Да, думал Блот, мой мир чище, прекрасней, нежнее во сто крат, он сплошь затянут миллиметровкой собственности, и каждый миллиметр райской сетки ужален жалом цены. Но что будет, если с француза содрать эти страшные сети?

Но пора!

До решающей встречи в отеле осталось меньше часа.

Войдя в номер — род четырехкомнатной квартиры, — парфюмер сначала принял душ, а затем, закрыв пробочкой раковину и наполнив ее теплой водой, накрошил лепестков свежей белой розы. Букет был заказан еще утром. Слегка размяв лепестки, парфюмер сначала с наслаждением обнюхал кончики пальцев сырых, затем, только чуть-чуть дотронувшись кончиком носа до идеально гладкой поверхности воды, провел по воде несколько зигзагов, иногда натыкаясь на островки белейшего батиста. Слабый тончайший аромат был так печален, что Блот готов был разрыдаться самым отчаянным образом. Это раздавленные нажимом капилляры чайной розы с обреченной нежностью взывали к его чувствам из сморщенных лепестков.

Наконец Блот открыл глаза.

Обоняние было отшлифовано до зеркального блеска, до остроты пчелиного жала. Он чувствовал даже нереальное — как пахнет отражение в стекле. Царствуй, король!

Блот успел переодеться в полустрогий костюм: широкие бархатные брюки и тигровый пиджак, когда в номер трусливо постучали.

Это был знакомый русский парфюмер К. Они познакомились в Париже, на презентации женских духов «Solei noir», где К. удалось заинтересовать Блота одним оригинальным запахом, который при небольшой оркестровке мог бы сделать серьезную сенсацию на рынке туалетной воды для мужчин. Пожалуй, с его помощью можно было б покончить с господством немного сладкого и необычайно свежего запаха «Eau de Savage». Блот сразу предложил за аромат весьма крупную сумму, но рвач К., прекрасно зная, во что обходится выпуск новой марки запаха, — около 100 миллионов франков — предложил ему купить разом всю коллекцию. Его дед был замечательным химиком начала века в России, где создал для петербургской парфюмерной фирмы несколько выдающихся одеколонов, в их числе легендарный «Царский вереск». Отец К. работал учеником у француза Мишеля Брокара, который после национализации фабрики «Брокар и К°» возглавил новую советскую парфюмерию… Так вот, К. предлагал Блоту не только коллекцию оригиналов отца, но и — главное — рецептуру химика-деда. Сумму запросил баснословную. Но Блот согласился без малейших колебаний — аромат стоит того. Разумеется, сделка была форменным преступлением со стороны К., и тот сильно нервничал. Договорились, что К. привезет искомое в Париж через два-три месяца. И надо же — жулика разбивает инфаркт. Потом полгода он проводит в больнице, а когда, наконец, возвращается домой, ни о каких полетах и поездках не может быть и речи. Строжайший режим. По телефону К. намекал на скорую смерть. Надо было ехать в Москву.

Любой запах продумывается парфюмером с не меньшей тщательностью, чем преднамеренное убийство. Блота всегда тянуло к преступлению и вот оно!.. нервными руками К. достает из дешевого портфеля нечто вроде старинной театральной сумочки на застежках; мясистые уши К. протерты розовой туалетной водой — запах слишком небрежен. В сумочке, в отдельных кармашках пять старинного вида флаконов из хрусталя. Кое-где заветная жидкость прикрывает только самое донышко. Извинившись, Блот ушел с сумочкой химика в спальную комнату — он никогда не дегустировал при свидетелях. Это слишком интимное дело.