Мы провели в заточении остаток дня и всю ночь. Вечером нас покормили. Восхитительным ужином из трех блюд с вином и десертом. Похоже — часть фуршета с несостоявшейся свадьбы. Я не очень понимал, что это — какая-то насмешка со стороны Хадаша, или он пытается таким образом показать, что он сам еще не до конца уверен в моей виновности. А, может, пытался извиниться за что-то?

Мишель увидел в такой трапезе плохое предзнаменование, вспомнив, что там, на нашей далекой исторической Родине, его соотечественники устраивали шикарные завтраки приговоренным к смерти перед тем, как повести их на гильотину. Не знаю. Как по мне — враки все это. Зачем кормить человека, чья жизнь вот-вот закончится?

В общем, француз накрутил себя и потерял аппетит. А я отужинал с большим удовольствием.

Я все еще надеялся, вслушиваясь в вечерние звуки. Но в городе царил мир и порядок. Никой пальбы, никакого шума. Ни малейшего намека на бунт. Или Калаш струсил и оставил свою затею со справедливостью и всеобщим равенством, или его тоже взяли. В обоих случаях нам с инженером кранты.

Утром за нами пришли. Но не повстанцы, как я все еще надеялся, а здоровый, мясистый скаг с крохотными рожками, маленькими, поросячьими глазками и кожаном фартуке с бурыми запекшимися пятнами. Сразу видно — конченный садюга. Любитель поиздеваться над заключенными. Палач, причем с опытом. Его сопровождал надзиратель. Этот — наоборот, поджарый, плечистый, с толстой, как у быка, шеей.

Черт осмотрел камеру и сперва двинулся ко мне, но наткнувшись на мой холодный, усмешливый взгляд, замер в нерешительности. Экзекутор наметанным взглядом моментально определил, что со мной придется повозиться. Зато инженер дрожал от страха, как осиновый лист и был готов провалиться под землю.

— Этого, — распорядился палач, ткнув пальцем-сарделькой в Лафера.

— Но я не виноват! — заверещал француз, вцепившись в ножку стола. — Я ничего не сделал! Это все он!

Я хотел вмешаться, но охранник, предугадав мои действия, красноречиво похлопал резиновой палкой по своей ладони. Глупо и бессмысленно. И строителя на спасу, и сам сгину.

Назначенный доброволец продолжал надрывать голос. Его никто не слушал. Тюремщик огрел парня дубинкой по спине, заставляя отпустить мебель, и выволок его в коридор. Крики Мишеля удалялись, а вскоре вообще затихли.

Растянувшись на койке, я ждал своей очереди. Садист очень скоро поймет, что инженер не знает абсолютно ничего. Но пытки вряд ли прекратятся. Чтобы пытать человека, который не может рассказать ничего путного, надо очень сильно любить свою работу. А этот любил. По харе видно.

Солнце поднялось уже высоко. Тени на полу камеры укоротились до предела. Но пока ничего нового не происходило. Я уже начал удивляться выносливости француза, как из-за двери послышался шум. Кто-то с кем-то разговаривал на повышенных тонах. Наконец звякнул ключ в замке, дверь отворилась…

Но на пороге стоял вовсе не палач, а Калаш!

— Не ждал? — улыбнулся скаг.

— Ждал, — признался я. — Но вчера.

— Я так подумал… если все стоят на ушах, то свое преимущество мы потеряли. Нету эффекта неожиданности. Понял, что нужна подмога…

— Подмога? — переспросил я.

— Здрасьте, — высунулся из-за плеча борца за свободу Ашбаш.

Теперь на нем была не куртка и джинсы, как в Горах, а форма времен Пограничной войны и каска с длинным хвостом рыжих волос. Проклятый волосатик!

— А этот здесь как? — удивился я.

— А ты забыл? — рассмеялся строитель. — Он же мой брат!

— Теперь-то этого шанга можно съесть? — с надеждой поинтересовался волосатик. — Он же больше не брат Хадаша?

— Нет, ты что, — возмутился потомок Великого Хана. — Теперь Шангшускаг — мой брат!

Хан Пашнашиджа пробурчал в ответ нечто невразумительное, но явно неодобрительное, обиженно отвернувшись. Я вышел из каталажки. На полу коридора лежали полдесятка охранников со сложенными на головы руками, над которыми стояли черти все в той же старой форме, некоторые — с приклеенными к шлемам волосами, но большинство — без. Зато каждый — со старым добрым Калашматом. Легким, надежным и практичным. Самым массовым из всех гром-палок Скагарана.

— Я все равно не понимаю… как тебе удалось уговорить Ашбаша ввязаться во все это?

— Так заветы предков! — пояснил заговорщик. — Всеобщее благо и все такое…

— Ты что, вот так просто согласился? — спросил я людоеда.

— Калаш пообещал двадцать процентов от добычи! — оскалился он.

— Не ври, всего десять! — возразил подрядчик.

— И мы можем скушать всех шангов, которых найдем! Кроме тебя, Шангшускаг. Ты не шанг.

— А где Мишель? — забеспокоился я. — Кто-то видел Мишеля?

Оба моих спасителя отрицательно помотали головами. Никто их прочих инопланетян тоже не видел в управлении других землян, помимо меня.

Забрав у одного из милиционеров пистолет и связку ключей, я отправился искать второго пленника по камерам. Пока Лафера нигде не было, зато в каждом помещении находились в заточении по несколько скагов, которым Калаш с радостью даровал свободу.

— Выходи, скаг, ты свободен! — с ликованием заявлял каждому лидер восстания.

Бывший строитель выпускал всех подряд, даже не интересуясь, за что они здесь. Не меньше половины помилованных инопланетян обладали настолько уголовными рожами, что за одно это стоило ссылать на каторгу. Интересно, всем чертям власть так дает в голову? Вернее — всем власть так дает в голову, или только краснокожим?

Постепенно, дверь за дверью, мы добрались до помещения в конце коридора. Здесь и располагалась пыточная. Я слегка прибалдел от количества самых разнообразных приспособлений — от набора клещей, висящих на стене строго по размеру, до батареи иголок, как вполне привычных, типа тех, которыми я пришивал подворотничок в армии, так и с загнутыми или расплющенными концами. В центре комнаты, привязанный к столу, и лежал мой заместитель. Его правая рука была помещена в тисы, два пальца уже раздроблены, а левую как раз собиралась отхреначить огромным мачете группа головорезов Ашбаша.

— Отставить! — прорычал я.

Рогатые сперва угрожающе надвинулись на меня, но Калаш быстро остудил пыл инопланетян.

— Это — мой брат, Шангшускаг, — пояснил повстанец.

— А это — мой брат, — добавил я, указав на Мишеля.

— Да мы ничего не сделали, — оправдываясь, произнес один из людоедов, пряча мачете за спину. — Он уже был мертв!

Я подошел к столу и заглянул в стеклянные глаза Лафера, широко раскрытые, полные боли и ужаса. Сомнений быть не могло — парень испустил дух. Должно быть, он дико кричал, но хорошая звукоизоляция камеры не пропустила наружу ни единого звука.

— Где эта жирная мразь? — процедил я сквозь зубы.