Так прошло два года. Властители снаряжали на его поимку вооруженные отряды, и на всех рыночных площадях появились указы, запрещающие под страхом смерти носить шляпы с широкими полями как мужчинам, так и женщинам. Завидев путника на дороге, любой купец хватался за дубину и кричал издалека: эй, ты! Сними шляпу!

Однако ночью, когда нет ни луны ни звезд, когда не горят фонари и не припасено свечей, и когда властитель с наемниками далеко – тогда каждый крестьянин, особенно житель отдаленного хутора, оставался один на один с темнотой и кошмарами. Богачи и бедняки, землевладельцы и батраки спали одинаково плохо, потому что Подкрышей не имел ни зависти к богатству, ни сочувствия к нищете. Он убивал уже не ради денег и даже не ради славы, а только ради убийства, и это не была прихоть: если ему случалось воздержаться от убийства хотя бы неделю, небо начинало искать его, заглядывать в окна, рыскать под мостами и в лесной чаще, и тогда Подкрышей цепенел от ужаса.

Весной он выкрал девушку, которая пасла овец на берегу Светлой, спрятал ее в своей норе посреди леса и держал там несколько недель. Девушка сперва металась и пыталась бежать, потом устала и впала в оцепенение, потом начала выказывать своему мучителю знаки симпатии. Она была сирота без надежды выйти замуж, и впереди ее ждала короткая жизнь на тяжелой работе – или очень короткая, но в праздности и относительном довольстве, в обнимку со знаменитым разбойником.

– Почему ты никогда не смотришь на небо?

– Не хочу. Почему ты никогда не садишься в горящий костер?

Она долго смеялась, услыхав в его словах веселую шутку.

– Посмотри наверх, попробуй! Там нет ничего страшного! Звезды – смотрят, как чьи-то глаза…

Он зажал ей рот грязной ладонью.

– Еще одно слово – и я усажу тебя в костер!

Она испуганно замолчала.

Когда она уснула, он выбрался из-под навеса на поляну, вышел на середину ее, где едва смыкались верхушки самых высоких деревьев, и чуть приподнял поля своей шляпы. Небо глянуло на него, да так свирепо и жутко, что он вернулся и зарезал девушку, пока она спала.

А потом снова ушел, не оглядываясь.

Осенью его выследили и обложили, как волка. Он вырвался из горящего амбара, в него стреляли почти в упор, но ни одна стрела не коснулась его. Он сдернул с лошади одного из нападавших и ускакал. Труп загнанной лошади нашли только новой весной, когда сошел снег.

Так прошел еще год. Безлунной ночью Подкрышей услыхал на большой дороге шаги путника.

Кто-то шел пешком по тракту, пустынному в этот час. Кто-то видел в темноте и не боялся ни зверей, ни разбойников. Подкрышей выглянул из-под еловой лапы – по дороге шел седой человек, не старый еще, с мечом на поясе.

Взгляд Подкрышей прилип к этому мечу, как осенняя муха влипает в капельку меда на дне душистой бочки. Подкрышей знал, что меч будет его, что без меча ему не жить, и добыча казалась легкой.

Прохожий шагал по дороге, а Подкрышей крался в тени деревьев, и бурый слой опавшей хвои съедал малейший звук. Впереди показался камень, отмечавший половину пути между поселками; Подкрышей вырвался вперед, затаился в засаде – и когда прохожий поравнялся с камнем, прыгнул на него и ударил ножом в горло.

Вернее, ударил бы. Прохожий оказался быстрее, он был великий воин либо колдун. Он растворился, как облако, снова возник за спиной Подкрышей и ударил мечом по голове – плашмя. Шляпа смягчила удар, но Подкрышей на несколько мгновений потерял равновесие, и прохожий легко вышиб нож из его руки.

Подкрышей повернулся и бросился наутек. Меч уплыл из рук, но и жизнь уплывала; прохожий догнал его и сбил с ног, и на краю большого тракта, в полной темноте, приставил клинок к горлу.

– Сними шляпу.

Странно, но в голосе человека с мечом явно слышался страх.

– Сними шляпу, молокосос, или я тебя убью!

Подкрышей не шевельнулся. Острие меча поддело ремешок под его подбородком, Подкрышей почувствовал, как по шее потекла кровь из надрезанного уха. Все так же, мечом, прохожий сбросил с лежащего шляпу с широкими, загнутыми вниз полями.

Небо смотрело сквозь ветки – слепым взглядом сквозь тучи.

– Кто ты? – спросил человек с мечом, и его голос дрожал, как у напуганной женщины.

Подкрышей молчал. Взгляд неба давил ему на глаза.

– Ты – Кишкодер Подкрышей? Это ты?!

Подкрышей рванулся, перекатился, уходя из-под меча, и вскочил на ноги. На его стороне были молодость, ярость и жажда убивать, – но меч оказался проворнее.

– Теперь посмотри, если хочешь.

Он вынул из ножен свой меч. Клинок светился, в него можно было заглянуть, как в стеклянный шар, полный тумана. Внутри, в тумане, бродила человеческая фигурка, слепо оглядываясь, пытаясь разглядеть выход.

– Я не коснусь его, – сказала старуха.

Стократ встал, обошел костер и опустился рядом с ней на колено. У того, что пытался смотреть с клинка, не было глаз – широкополая шляпа закрывала его лицо до подбородка.

– Я не орудие Создателя, – сказал Стократ. – Вот этот меч – орудие Создателя. Мое орудие. Что мне делать?

Старуха в ужасе отшатнулась:

– Ты спрашиваешь – у меня?!

– А у кого? Я упал с неба. Я вырос и получил свой меч. Я спал под вресенем. Я проснулся в прошлом. Я нашел Мир и отдал ее кормилице в замке властителя Грана. Я узнал, что в этом новом мире, где я проснулся под вресенем и нашел Мир, не было оружейника, который подарил бы мне меч в приюте. Без меча я не стал Стократом, а стал Подкрышей! Создатель этого Мира – безумный изувер, живодер и насильник! Тогда я убил себя на большой дороге…

Он остановился, тяжело дыша. Старуха смотрела на него снизу вверх.

– Послушай, – начал он снова, – наш Мир мерцает, как гаснущая звезда. Сто вероятностей путаются и перетекают одна в другую. Что должно было случиться – не случилось, а то, что не могло произойти, стало реальностью. Скажи мне, что я могу сделать для мира, но главное – что я могу сделать для Мир?!

Темная душа без глаз все пыталась посмотреть с клинка, но широкие поля шляпы мешали.

– Отпусти, – прошептала старуха, в ужасе глядя на призрак Подкрышей.

Стократ протянул клинок в пламя костра. Взлетели искры, на мгновение возник силуэт в широкополой шляпе – и погас в небе. Клинок потемнел.

Стократ выпрямился. Костер стоял рядом, как собеседник. Лицо старухи, подсвеченное сбоку, казалось ущербной луной.

– Я не готова к такому выбору, – ее губы едва шевелились. – Дай мне подумать до рассвета. Посиди рядом.

Он опять обошел костер и сел. Старуха не двигалась – не подбрасывала поленьев, не грела руки, даже не смотрела в огонь. Она сидела, не закрывая глаз, и смотрела в себя.