Изменилось все.

Решив одеться вызывающе – в цвета французского флага и звездно-полосатого американского знамени, Бланш выбирает красный шарф, белую шелковую блузку и синюю юбку. Затем она покидает «Ритц» (после страстного поцелуя Клода, от которого у нее поджимаются пальцы в рваных туфлях), надеясь найти Лили в одной из квартир, которые та использует, чтобы «приклонить голову».

Бланш уверена, что Лили скоро появится. У нее нюх на бесплатную еду.

– Ах, Бланш, как мило! – шепчет Лили; ее глаза расширяются при виде великолепия «Максима». Бланш рада показать подруге этот ресторан – до войны он был одним из ее любимых мест в Париже.

– Это точно. – Бланш расслабляется, устроившись на плюшевой банкетке и наслаждаясь великолепием Прекрасной эпохи: тяжелые лампы в стиле модерн с абажурами из стекла Тиффани, повсюду зеркала и темные деревянные панели. «Максим» немного выцвел, немного подлатан: ковер потерт, скатерти все еще ослепительно белые, но в заплатах. Как и все, кто выжил.

После бокала шампанского – Бланш делает заказ на немецком, чтобы их получше обслужили, – Лили утрачивает благоговейный трепет перед окружающим великолепием. Бланш настояла на том, чтобы подобрать для подруги приличную одежду; она не могла привести ее сюда в обычном для Лили виде. Итак, Лили одета в элегантную юбку, подшитую, чтобы не споткнуться о подол, и кашемировый свитер с короткими рукавами, который мал Бланш, но идеально подходит Лили. Бланш нашла пару туфель на плоской подошве, которые на самом деле делают для женщин, а не для мужчин; размер достаточно мал для детской ножки Лили. У нее отрастают волосы; блестящие, прямые, длиной примерно до подбородка.

Лили счастливо вздыхает, глядя на позолоченные зеркала, красные обои, люстры. «Максим» и сейчас выглядит так же, как в Прекрасную эпоху, когда французские мужчины гордо ходили со своими любовницами от стола к столу. Теперь столы заняты немецкими солдатами, выставляющими напоказ своих любовниц.

Но это ненадолго, убеждает себя Бланш. Это ненадолго.

– Мне нравится. – Лили икает, потом хихикает. – Мне здесь нравится. Знаешь, война изменила меня.

– Как?

– Думаю, я учусь получать от жизни удовольствие. Борьба, вечная борьба. Я устала от этого. Всегда будут сражения. Фашисты, диктаторы. Плохие мужчины и женщины. – Лили многозначительно смотрит на француженок, ужинающих с немецкими солдатами. – Но, может быть, мое время прошло. Я скучаю по Роберту, – продолжает Лили очень тихо; в ее глазах сверкают слезы. Бланш изумлена. Она уже давно не видела подругу плачущей. Даже когда ей руку прищемило дверью грузовика, набитого овощами (в них спрятали пистолеты и боеприпасы, которые нужно было срочно доставить в сельскую местность близ Орлеана), и Лили сломала три пальца, она не издала ни звука.

Но сейчас, когда конец так близок, она, в отличие от всех остальных, плачет. Она смотрит на Бланш, печально улыбается и просит платок.

– Ты никогда не носишь с собой носовые платки, – ворчит Бланш, протягивая ей свой.

– Может, теперь и ношу, Бланш. Может, теперь я много плачу.

– Почему именно сейчас, Лили? Сейчас надо радоваться, а не грустить. Мы с тобой творили чудеса ради освобождения! Последнее, что я хочу делать сейчас, это плакать. Все позади, все уже кончено.

– Для тебя – да. – Лили смотрит на нее с восхищенной улыбкой. – Знаешь что, Бланш? Я никогда тебе этого не говорила, но когда я потеряла Роберта, я больше не хотела жить. Он был, как вы говорите, моим якорем. А теперь это ты, Бланш. Ты заставляешь меня смотреть на мир не так, как Роберт. Любить хорошие, красивые вещи. Любить разговоры, а не сражения. Ты заставляешь меня волноваться – ведь я не хочу, чтобы с тобой случилось что-то плохое. Приятно снова почувствовать себя живой.

– И это все… благодаря мне? – Бланш ошеломлена и растрогана.

– Я когда-нибудь рассказывала тебе, как умер Роберт? – шепчет Лили. Бланш отрицательно качает головой. – Его окружили… Вместе с несколькими студентами. Их пытали, им отрезали половые органы. Потом их поставили к стенке и расстреляли. Как собак. Я не могла даже подойти к его телу. Они никого не подпускали… Я не знаю, куда его увезли.

– Лили, я…

– Нет, дай мне закончить. Потом я кое-что делала. Я заманивала нацистских солдат в свою комнату, вонзала в них нож и скармливала их тела свиньям. Я забывала о еде. Хейфер иногда пыталась накормить меня супом. Я не замечала ее, я вообще ничего не замечала. Но однажды я увидела тебя. Они сажали еврейскую семью в грузовик в Марэ. И ты стояла рядом, наблюдала. В твоем лице было что-то новое, необычное. Ты была расстроена, а еще – как вы говорите? Уязвима? И я решила снова стать нормальным человеком. Чтобы вернуться к тебе. Я не думала, что ты примешь меня такой, какой я была тогда. Поэтому я попробовала еще раз. Жить, жить правильно. Чтобы снова стать твоим другом. Спасибо тебе за это, Бланш. Спасибо.

Бланш не решается поднять глаза на Лили. Она возится с салфеткой, вертит в руках бокал шампанского. Она часто задавалась вопросом, что нашла в ней Лили, зачем она вернулась в ее жизнь – и почему осталась в ней. Неужели дело только в материальных ценностях: деньгах, одежде, еде, талонах? Или Лили нужен был новый соратник в ее вечной борьбе с фашизмом? Услышав, что за их дружбой стояло нечто большее, нечто жизненно важное, Бланш лишается дара речи.

Она надеется, что еще не слишком поздно.

В последнее время люди для Бланш превратились в арифметические показатели – трое уходят, двое возвращаются, значит, нужен еще один, чтобы занять освободившееся место. Пять нацистов лучше, чем десять нацистов, но ноль был бы еще лучше. Десять тысяч евреев, потом восемь тысяч евреев, теперь уже пять тысяч евреев. Нацисты упорно сводят этот показатель к нулю. Бланш в ужасе от произошедшей с ней перемены; она боится погрузиться во что-то… похожее на состояние, которое описала Лили. Что-то темное, всепоглощающее. В отличие от Лили Бланш не нужно продолжать бороться.

Но нужно продолжать спасать. Ей нужно найти что-то, кого-то, кто достоин спасения в этом мире.

Бланш делает еще один глоток шампанского, смакует его – смакует мечты о будущем без нацистов, но с Лили. С подругой, которую она вернула к жизни, – черт возьми, ну разве Бланш не молодец? Разве Лили не чудо? Разве они не сливки общества? Она вспоминает давно ушедшую Перл, которая все время повторяла: «Разве мы не сливки общества?» Бланш поднимает тост за Перл.

И еще один – за Клода.

Она часто думает о том, что за последние несколько лет спасла многих абсолютно незнакомых людей. Она понятия не имеет, хорошие они или плохие. Может, они изменяют женам или пинают своих собак. Она помогала им, не задавая вопросов, потому что они не носили нацистскую форму. И теперь она может хотя бы попытаться сделать то же самое для человека, который когда-то сильно любил ее. По крайней мере, она может быть рядом с ним, может больше не убегать. И помочь ему снова стать тем, кем он был раньше.