К ночи «Ритц» кишит немецкими офицерами; объявлена тревога. Нацисты считают, что в отеле скрываются участники Сопротивления.

Клоду не требуется много времени, чтобы узнать правду. Молодого коридорного легко разговорить, угостив бокалом вина и пообещав привлечь к еще более важным операциям. Парень – участник Сопротивления. Он говорит об этом слишком охотно… Клод качает головой, опасаясь за судьбу юноши, который рвется открыть правду, хоть его и не принуждают к этому. Есть раненый, которому нужна медицинская помощь. Жена Клода – его очаровательная жена, восхищенно говорит мальчик, его замечательная жена – предложила раненому комнату в отеле «Ритц». Там мужчина должен оправиться от огнестрельного ранения; его сопровождает подруга.

– Как же зовут эту подругу? – спрашивает Клод, хотя уже знает ответ.

Лили, конечно. Лили Харманьгоф.

Выяснилось, что, пока Клод был в другом крыле отеля, кланяясь фон Штюльпнагелю, они зарегистрировались в четыреста четырнадцатом номере как молодожены. Конечно, не без помощи Бланш. Клод отпускает молодого человека, хватает связку ключей и, перепрыгивая через две ступеньки, поднимается по лестнице в номер 414. В гневе он забывает постучать, открывает дверь и врывается в комнату. Ему повезло, что его не застрелили на месте. Но это Клод понимает позже.

Лили, одетая в платье Бланш (он сразу его узнает), сидит на краю кровати, где лежит смуглый мужчина без рубашки. Клод замечает окровавленную повязку вокруг его живота и невольно морщится. Кровь – единственное, что невозможно отстирать. А новые простыни в наши дни достать очень трудно.

Как только Клод входит в номер, Лили вскакивает и тянется к пистолету на ночном столике. Узнав его, она со смехом опускает пистолет.

Со смехом!

– Клод, ты нас напугал, – весело говорит она. – Боже мой! Это Лоренцо.

Мужчина – его глаза полузакрыты от боли – хрипит.

– Какого черта ты здесь делаешь? – Клод старается говорить как можно тише. Он понятия не имеет, следят ли за комнатой. Может, чье-то ухо сейчас прижато к двери. Клод всегда начеку – и все же он ни в чем не может быть уверен. Он подозревает, что среди сотрудников «Ритца» есть немецкие шпионы. Немного, вероятно, один или два. Но они должны быть. Боши не настолько глупы, чтобы не внедрить шпионов в персонал «Ритца», хоть они и утверждают, что полностью доверили Клоду управление отелем.

Лили тоже понижает голос; она больше не смеется. Рассказывая свою историю, она не отрываясь смотрит Клоду в глаза.

– Лоренцо подстрелили. Как и одного нациста. Из них двоих выжил только он. Мы не знали, что делать с Лоренцо, поэтому я позвала Бланш. Мы прятали его в кафе за углом. Бланш сказала, что мы могли бы поселиться в «Ритце»; он мог бы отдохнуть здесь. Еще она позвала врача. Он дал Лоренцо морфий, а потом мы зарегистрировались как новобрачные. Бланш, она… она убедилась, что тебя не было рядом, когда мы заселялись. Она постаралась тебя отослать.

– Да, я в курсе. – Клод дрожит от гнева и ужаса. Насколько ему известно, это первый случай, когда «Ритц» приютил преследуемого нацистами члена Сопротивления. Немцы, должно быть, стучатся в двери по всему Парижу, разыскивая этого человека. А он здесь. В отеле Клода.

И Лили вовлекла в это дело Бланш.

– Как ты посмела просить Бланш о помощи? – Клод слишком зол, чтобы быть осторожным.

Лили только пожимает плечами.

– Ей нельзя доверять, Лили. Мне неприятно говорить это о собственной жене, но она так пьет… Я знаю, почему она пьет, и не виню ее. Но Бланш, она как ребенок, который отказывается взрослеть! А эти ваши развлечения и кутежи! Как, черт возьми, вы умудрились еще и с Сопротивлением связаться!

Лили снова садится на кровать, стараясь не потревожить Лоренцо, который только что задремал.

– Не сердись на Бланш. Это все я. Я клянусь, что она… раньше она никогда не делала ничего подобного, ничего опасного. Я была в отчаянии, понимаешь? – Глаза Лили наполняются слезами, и она начинает вытирать нос рукавом. Клод не может этого допустить. Он нехотя протягивает ей свой носовой платок. – В отчаянии, – повторяет Лили. Ее узкие плечи сотрясаются от рыданий, большие глаза смотрят на него с раскаянием. – Бланш – мой друг, очень хороший друг. Я люблю ее и хочу, чтобы она была в безопасности. Хочу того же, что и ты. Но между тобой и мной есть разница, Клод. – Слезы вдруг высыхают, взгляд становится подозрительным, и эта перемена пугает Клода.

– Какая?

– Я знаю Бланш. Знаю ее по-настоящему. Не то что ты. Но, как и ты, я не хочу, чтобы ей причинили вред. Я обещаю, что больше не подвергну ее опасности.

– Хорошо. Как он там? – Клод не может не беспокоиться: Лоренцо стонет даже во сне.

– С ним все будет в порядке. Но его нельзя беспокоить.

– И как долго?

Она пожимает плечами.

– Два дня. Может, три.

Клод шагает взад-вперед по комнате, а Лили пристально следит за ним, все еще держа пистолет в пределах досягаемости. Клод не обращает на нее внимания. Он думает. Еще одна посылка для Мартина – можно позвонить, сказать, что у него на две посылки больше, чем нужно. Сможет ли Мартин забрать их?

Этот код они разработали несколько месяцев назад. «Посылки» – те, кого нужно спрятать. «Пакеты» – те, кого нужно разоблачить. Бушели яблок обозначают передвижение войск. Овощи – немецкое Верховное командование. С особым удовольствием они подобрали кодовое слово для Геринга – «картофель».

Вот игра, в которую играл Клод. Вот что позволяло ему ходить с высоко поднятой головой и чувствовать себя настоящим французом; вот к чему призывал его ночной телефонный звонок. Он не бежал, как думала Бланш, встречаться с любовницей. Нет, он бежал – сгорая от нетерпения, как влюбленный, – на встречу с Мартином, которому удалось вовлечь в игру еще нескольких директоров отелей. Благодаря «бизнесу» Мартина по доставке продуктов из Швейцарии они могли передавать важные сведения, собранные в отелях, союзникам. Все начиналось просто с обмена информацией.

Теперь дело дошло до людей. К счастью, в «Ритце» были очень большие шкафы – как и в большинстве отелей, которые нацисты оставили открытыми.

Женщины – Мишель и Симона – были всего лишь прикрытием (Клод подозревал, что обе вовлечены в другие, более опасные операции, когда не висят на шее у него или у Мартина, но не задавал лишних вопросов – это было одно из главных правил их группы). Обычно нацисты были настолько ослеплены красотой девушек, что не обращали никакого внимания на то, что обсуждали Клод и Мартин за столиком кафе, или в клубе, где играют джаз, или на скамейке на набережной Сены. А потом французы уходили, обняв француженок. Ничего необычного; немцам и в голову не приходило преследовать такие парочки.

Никто не должен знать, что, оказавшись наверху, в квартире Аузелло, Клод и Симона спали в разных постелях, и она всегда уходила до рассвета. Не то чтобы Клод не мог заняться любовью с этой женщиной – она дала ему понять, что согласна. А он почти каждую ночь был достаточно возбужден – возбужден игрой, в которую они играли, ударами, которые они наносили бошам.