Я поняла, что госпожа Тирей привила мне настоящую любовь к учебе.

Гораздо сложнее оказалось найти мне место для сна.

— Ты не заплатила за каюту, — сурово сказал Срини после того, как я две ночи проспала на палубе. Мы с ним тогда в основном еще говорили по-петрейски.

Ко мне приставали матросы, я отбивалась от них ногами. В конце концов, боясь за себя, я проводила ночи без сна.

— Я не проститутка им на потребу! — Помня уроки госпожи Шерлиз, я провела рукой по своей почти плоской груди. — Я даже еще не выросла!

Срини почесал свой широкий черный подбородок, на миг напомнив мне Федеро.

— Я не могу поместить тебя в каюту просто так. Правда, ты действительно еще мала, чтобы торговать собой, — даже в уплату за проезд. — Срини нахмурился. — Не обижайся, но шрамы тебя уродуют. Если отрезать твою длинную гриву и одеть тебя в полотняные штаны, на тебя будут обращать меньше внимания.

Меня ни разу не стригли, берегли мою красоту — только подравнивали кончики волос. Правда, моя красота раньше принадлежала Управляющему. Вот почему я себя изуродовала.

— Я согласна, — ответила я на селю.

— А я тем временем переговорю с боцманом насчет ночной вахты на палубе. — Он улыбнулся. — Ты очень молода, но проделала большой путь.

— Мой путь у меня отобрали много лет назад.

Когда я попросила у Лао Цзя нож и объяснила, что собираюсь постричься, он возмутился.

— Нет, нет, красавица! — вскричал он. — Да и хороший нож портить не стоит!

Мне неприятно было объяснять, почему придется расстаться с волосами. И все же, как ни странно, старик меня понял.

— Я сам тебя постригу, — сказал он. — И сохраню волосы.

Хотя сама я собиралась сжечь волосы или выбросить их в море, я согласилась. Он наверняка пострижет меня лучше, чем я сама, ведь я ни разу в жизни не стриглась. Кроме того, я ведь не видела себя сзади.

Стричься решили здесь же, на камбузе. Ни к чему устраивать потеху для матросов и пассажиров. К тому же все скорее забудут о том, что я — девочка, если не будут свидетелями моего превращения. Лао Цзя достал большие ножницы.

— Для стрижки, — сказал он, а потом произнес какое-то незнакомое слово. Я молча кивнула.

Он заточил ножницы о крошечный оселок, который поворачивал вручную. В отличие от «Бега фортуны» с большим машинным отделением «Южная беглянка» передвигалась лишь силой ветра. Никакого электрооборудования здесь не было.

Лао Цзя усадил меня на складной стульчик, который он держал за прилавком, и приступил к делу. Щелкая ножницами, он больно дергал меня за волосы, и я чуть не расплакалась. Но я молчала, плотно сжав губы и полузакрыв глаза, боясь, что из меня вот-вот хлынут слезы.

Стрижка, как ни странно, оказалась для меня более мучительной, чем шрамы на щеках. Я задумалась — почему так? Шрамы на лице можно замазать глиной, румянами… Можно даже залечить их у врача или целителя. А вот волосы… Чтобы снова отрастить их до нужной длины, придется ждать целую жизнь!

Когда он закончил, голова у меня стала легче. Я никогда не задумывалась о том, какими тяжелыми были мои волосы, но шея казалась длинной и сильной.

— Спасибо! — сказала я на селю и повторила то же самое на ханьчуйском языке.

— Я сохраню, я сохраню.

— Да-да, сохраните.

Я переоделась в полотняную форму, которую принес мне Срини; свое изорванное черное трико и рубаху я надела вниз, как нижнее белье. Так как мои мягкие кожаные сапожки быстро истрепались бы на палубе, Срини подобрал мне и полотняные туфли, но мне было легче ходить босиком. Я наблюдала, как катятся волны и кружат птицы, когда ветер нес с собой влагу и словно ледяные пальцы охватывали череп. То и дело я ощупывала себе голову. Лао Цзя обкорнал меня не налысо, но почти под корень.

«Нужна шапка», — подумала я. На палубе я все-таки прослезилась, потому что голове теперь было холодно даже на солнце. И я решила украсть головной убор.

За свободу приходилось платить странными и неожиданными способами.

Вскоре капитан «Южной беглянки» заметил мою стряпню. Лао Цзя учил меня готовить по-ханьчуйски, а я взамен делилась своими кулинарными познаниями, особенно в области выпечки. Как я вскоре поняла, хлеб в ханьских странах подавали на стол нечасто, а десерты — и того реже. Мы вдвоем готовили роскошные ужины для капитана и пассажиров, но и жаркое и пироги для экипажа не забывали сдабривать разными пряностями.

Почти каждый день я узнавала что-то новое. В Медных Холмах чаще готовили дичь, чем рыбу; Лао Цзя учил меня управляться с дарами моря. Вскоре я уже умела определять свежесть рыбы, знала, где нужно искать червей и других паразитов, как осматривать внутренности, проверяя, здорова ли рыбина. Некоторых рыбин мы бросали за борт акулам. То, что Лао Цзя одобрял, резалось на тонкие ломтики и подавалось в сыром виде или жарилось вместе с овощами. Отдельные виды рыбы мы нарезали на толстые куски и жарили, как отбивные котлеты. Я научилась готовить легкие, но острые соусы, оттенявшие вкус и запах рыбы.

Я стряпала пудинги, пекла печенье, замораживала пюре из фруктов. Часто добавляла фрукты в компоты и салаты. Лао Цзя жарил смешанные блюда, готовил крошечные пампушки с рыбой и креветками и показывал мне, как правильно мариновать мясо. Оно должно было почти сгнить, но вкус у него получался дивным.

Срини каждый день наведывался на камбуз или подходил ко мне на палубе. Мы с ним говорили на селю. Он тревожился, потому что я почти забыла родной язык.

— Ты уже почти взрослая девушка, а говоришь с акцентом Каменного Берега и вставляешь в свою речь много странных слов.

Некоторые слова мне пришлось ему растолковывать.

— Мне самой грустно, что я так хорошо говорю по-петрейски, а на родном языке так плохо, — призналась я.

— Тогда мы будем с тобой разговаривать.

Срини рассказывал, что происходит на корабле, какую еду мы готовили в этот день или накануне, показывал на людей и рассказывал мне о них. А еще он поведал мне о Колесе, которое управляет жизнью всех селистанцев; люди верят, что Колесо определяет их судьбу и смысл жизни. Я впитывала его слова, как глиняный горшок впитывает воду. Родной язык оживал во мне. Ругая себя, я все же вынуждена была признать: родной отец вряд ли рассказал бы мне столько, сколько я узнала от Срини. Родные звуки проникали мне в самую душу, которая только и ждала пробуждения.

На «Беге фортуны» мы плыли несколько недель. Плавание могло продолжаться и дольше — все зависело от направления ветра. Кроме того, из рассказов Федеро я знала, что мне не нужно плыть в Калимпуру.

— Срини, — сказала я однажды, через неделю после того, как начались наши уроки, и через одиннадцать дней после того, как мы вышли из Медных Холмов. — Я хочу попросить тебя о помощи.

— В чем дело, Зелёная? — Он широко улыбнулся; приподнялись кончики его вислых усов. — Я сделал из тебя мальчика и везу через море. Я слишком бедный тульпа и на большее вряд ли способен.