— Да. — Я спустилась вниз уложить свои скудные пожитки и попрощаться с Лао Цзя.

Через два дня корабль подошел близко к берегу, а штурман разболелся. Он лежал не вставая, и его все время тошнило. Скоро всей команде стало известно, что эконом хочет высадиться на берег, чтобы купить какие-то редкие фрукты, которые выращивают только в Бхопуре. Только они способны быстро исцелить больного.

В борт «Южной беглянки» плескали волны. В этой части Селистана невысокие горы, поросшие кустарником, подходят почти вплотную к побережью. У их подножия растут пальмы. Порт, когда-то поразивший меня своим величием, теперь казался скопищем ветхих сараев. Здесь не было длинных пирсов, выходящих в воду; корабли причаливали прямо к берегу, а в город поднимались по бревенчатому настилу.

Хотя я попала в Малую Бхопуру во второй раз в жизни, я ничего не узнавала. Память стала двоиться, трескаться, как лак на старом мозаичном столе.

На берегу толпились чумазые дети; они махали руками, кричали и тыкали пальцами в «Южную беглянку». Мы подошли к берегу; загрохотали якорные цепи. Боцман приказал спустить на воду шлюпку.

Я сойду на берег и навсегда покину корабль! Бледнокожие гребцы ругались при каждом взмахе весел. Туго свернув свой расшитый колокольчиками шелк и положив его в парусиновую сумку, я оделась в подаренные ношеные парусиновые штаны и тельняшку. Предварительно я туго забинтовала себе грудь, чтобы меня не выдали растущие холмики.

Лао Цзя тронул меня за плечо, когда я приготовилась спускаться в плоскодонку, пляшущую вдоль борта.

— Погоди, — сказал он. — Я буду по тебе скучать! — Он что-то еще добавил на своем языке.

— Я тоже буду скучать по тебе. — Неожиданно для себя я расплылась в улыбке. — Я еду домой. Спасибо за уроки кулинарии!

— Пусть боги помогут тебе добраться туда, куда ты желаешь. — Лао Цзя нахмурился. — Если дома все окажется не так, как ты ожидала, пожалуйста, будь осторожна.

Я обняла его и спустилась по трапу. Мы пошли на веслах к берегу, подскакивая на волнах, — я не помнила, чтобы нас так качало, когда мы уплывали с моей родины. Дети с нетерпением ждали, когда шлюпка пристанет. Крича, они наперегонки с матросами бросились подтягивать нос к берегу. Мы со Срини сошли на песок, а помощник боцмана стал ругаться с детьми, которые не понимали его языка. Я же отлично понимала ругательства и насмешки и на селю, и на петрейском.

Распрощавшись со своим другом-экономом, я поднялась по ступенькам, делая вид, будто направляюсь на базар, за фруктами для Срини.

Городок оказался совсем маленьким и грязным. По одну сторону грунтовой дороги лепились кривобокие домишки, по другую — полуразвалившиеся навесы и палатки. Я зашагала к оживленному базару, как будто знала, куда идти, не останавливаясь у лотков с товаром, хотя лоточники и подзывали меня, цокая языками. Отчасти я выглядела как местная уроженка — темнокожая, с кое-как обстриженными волосами, — но одежда на мне была чужеземная.

«Я приспособлюсь к дому, — обещала себе я. — Папа и Стойкий примут меня, как бы я ни выглядела».

Конечно, я обманывала себя и даже тогда в глубине души понимала это. Но мне нужно было увидеть все собственными глазами, чтобы убедиться в своих подозрениях окончательно.

Вскоре я вспомнила грязный базарчик. Я уже шла здесь однажды… Я смогу найти нашу деревню! Танцовщица научила меня возвращаться по своим следам. И пусть разрыв между детскими воспоминаниями и сегодняшним днем составляет целое десятилетие.

Пройдя мимо последних строений и загонов, в которых блеяли овцы, я свернула на северо-запад. Дорога вела в гору. Ее я тоже запомнила… Подумать только, еще пара лиг — и я вернусь домой! Снова в объятиях отца, там, где мне место. Еще несколько фарлонгов, и я навсегда верну прежнюю жизнь.

Горная дорога оказалась пустынной — какой я ее и запомнила. Я искала глазами придорожную харчевню, где мы с Федеро закусывали более десяти лет назад, но так и не увидела ее.

Может, харчевня находилась в самом городке? Значит, я неверно оценила расстояние.

Там и сям горизонт пересекали деревянные изгороди. Из растений я видела низкорослые кустарники и колючие шарики. Хотя я могла назвать с сотню цветущих растений и трав Каменного Берега, я понятия не имела, как называются цветы и деревья у меня на родине. Я не знала их названий ни на одном языке. На тощих, заброшенных полях паслись такие же тощие, худосочные козы; они провожали меня подозрительными взглядами. Если не считать колючек и коз, я могла бы идти по Луне — настолько здесь было безлюдно.

Впереди в утреннем солнце высился горный хребет. Он казался темным, запыленным; солнце еще не взошло, и в горах лежали розовые, коричневые и багровые тени. По расположению теней я догадалась, что хребет простирается отсюда на северо-восток.

Проведя много лет в заточении, я радовалась разнообразию ландшафтов и тому, что могла бы нанести их на карту.

Сравнительно ровная дорога неуклонно поднималась в гору. Я вышла из Малой Бхопуры час назад, но вокруг ничего не менялось — пожалуй, только изгороди стали теснее, да коз стало немного больше.

И вдруг, еще через несколько шагов, я очутилась на гребне горы, и передо мной открылся совершенно другой вид. Я видела равнину, которая тянулась от подножия хребта до других, дальних гор. Вдали блестела серебристая лента реки; она лениво извивалась по громадному лоскутному одеялу, сотканному из неровных квадратов.

Рисовые чеки! Канавы! Деревни! Там, внизу, совсем близко, — мой дом! К моему удивлению, я поскользнулась на камешках и грузно плюхнулась на землю, больно ударившись ягодицами и бедрами. Еще больше я удивилась тому, что глаза мои наполнились слезами, как будто в них насыпали острого молотого перца.

Я сидела на дороге и рыдала в голос, как не рыдала с первых дней моего пленения. Родина лежала передо мной, как Поля Надежды перед Барзаком Освободителем в последней песни «Книги малых судеб». Я молода, жива и освободилась из рабства!

Я не понимала, почему плачу. Грудь сотрясали рыдания. Нос наполнился густой слизью; стало трудно дышать. Сердце мне стиснула непонятная тоска. Перед глазами все потемнело.

Я пыталась освободиться. Я никогда так не рыдала. Что я оплакивала так горько? Бабушку? Мать, которую я совсем не помнила? Госпожу Тирей?

Наконец я поняла. Я оплакивала девочку, которой я могла бы быть. Женщину, которой я никогда не стану. Моя тропа изломана — возможно, ее уже не выровнять. И все-таки я должна найти папу и Стойкого и постараться исправить все, что можно. Я понимала, что отец, скорее всего, не узнает меня, хотя до последнего времени отказывалась думать об этом.

Я лишь надеялась, что сама узнаю его.

Успокоиться мне удалось не сразу. Наконец я встала, отряхнула штаны и зашагала под гору. Река извивалась недалеко от основания крутого откоса — тогда я еще не очень хорошо могла судить о расстояниях, но даже для моего нетренированного глаза она была близка — и от перекрестка, откуда рукой подать до нашей хижины.