Ноги сзади — так звали Ра, когда он был маленький. С ним всегда не о чем было говорить, кроме баобабов. У него была птичка без имени, которая всё время плакала, потому что понимала человеческий язык, но не понимала одну букву. Еще у него было большое животное корова с четырьмя ногами по углам.

Когда Ра умер, он родил Старика Лысое Дерево. Его звали Антроп. Он кормил мир молоком из груди и заплетал ресницы в косы. Врал он двумя языками. Он был Богом. У Бога были волосатые ноги. Он их создал, и они стали. А до этого они были бритые. Он уже давал имена, но не знал, как спички сочетаются с соевым соусом. А ты говоришь — он девочка!

Он сделал землю и небо из самого себя и стал жить при храме Всего Святого.

Ему захотелось — и он разделился на несколько, чтобы было с кем дружить и с кем ссориться.

У первого была мачеха, а у второго три сестры. Тогда пора понять, кто был четвертым.

В каждом из них была дырка, и не одна. В некоторые из них они ели, в некоторые пили чай.

У них не было носов. Они собирались по трое и перетягивали.

Только тем, у кого хорошая осанка, разрешалось разговаривать.

А если бы тебя было семеро, ты бы кого в первую очередь кормил?

Если у него Родина на правом боку, он девочка, если нет — то она мальчик.

Надо идти обязательно — сказал он и лег. Из-за этого забыл все русские цифры.

Фантом

Она думала о нем целыми днями и ночами. Мысленно засыпала в его объятиях, слушая его дыхание, чувствуя тепло и объем прекрасного, как у животного, тела. Просыпаясь, она первым делом вспоминала о нем и вздрагивала от счастья и печали. Во сне она часто видела его, но никак не могла встретиться, залипая в тягучих историях без развития. Ей метали долгие нескончаемые сборы вещей, тягучие копания в реквизите в полутемных кулисах каких-то театров. Лишь изредка удавалось во сне обнять его или сказать несколько слов. В воображении же она могла делать это сколько угодно. Поэтому у нее постоянно был задумчивый и углубленный вид. Когда она ела, мысленно сажала его рядом и делилась едой. На самом деле она кормила фантома не едой, а собой. Он не отвечал ей на письма, а она каждый день не проверяла почту. Оба были упрямцы. За год, прошедший без него, образ стал почти телесным.

Она обняла фантома, прижалась лицом к углублению кожистой шеи, поцеловала веснушчатое плечо и собралась улыбнуться. Он был сухой, старый, домашний, родной. Воздух раскачивался, время свернулось в улитку. «Разговаривать и читать всё равно как — по воздуху или по емэйлу. Тот, в кого ты влюблена, и тот, кто он на самом деле — не всегда одно и то же. Иногда очень», — сказала она фантому. Он согласно моргнул и стал еще лучше. Это был момент, когда они еще были прежними, но уже приняли решение стать другими.

Зверь

Из ближайшего соседнего мира к ней приходил Зверь.

Он не умел разговаривать по-человечески, но она знала, что ему надо дать немного крови. Взамен Зверь был готов прийти ей на помощь в любом времени и измерении. Он посмотрел на ее температуру и увидел горячие пятна на губах, сосках и внизу живота. «Любовь, — вздохнул он и стал серым. — Я так и не понял смысла того, что вы называете этим словом». В мире, из которого он ходил, не существовало любви и проблем с ней. Но и такого лакомства, как человеческое сердечное тепло, больше не было ни в каких пространствах, кроме этого. Зверь на самом деле не был зверем. Он был похож, скорее, на многоэтажный шкаф, заброшенный завод или расселенный дом под снос. Он переваливался, тяжело пыхтя, и состоял из чего-то вроде твердой темноты и неразборчивой мешанины — то ли труб, то ли обрывков канатов разной толщины. Рассмотреть или потрогать его было нельзя, ощущалось только нависание, объем, холодок и духота. С его появлением становилось как-то тесно, темно и очевидно, что ты маленький и слабый.

В человеческом мире Зверь ничего не мог без желания человека. Но страх — это тоже желание. Чего боишься, тому даешь силу. Зверь мог насмерть напугать любого человека, изжевать, задушить, затоптать — в зависимости от сценария, который человек сам придумывал. Но Зверю это было не нужно. Он был неспособен кого-то съесть. А просто так убивать ему было незачем. В его мире было всё логично.

Чтобы дать ему немного крови, не надо было прокалывать палец. Нужно было лишь захотеть отдать ему чуть-чуть себя и не бояться. Крови он брал совсем немного, но это всё равно было не совсем приятно — примерно как заходить в холодную воду. Она прикармливала Зверя, как большого медведя. Он не понимал ее радостей и печалей, но читал мысли и был по-своему разумен. Понимать и принимать — различные вещи. Он просто исходил из данности к тому, что умеющая любить обладательница вкусной человеческой крови зачем-то его кормит. Когда она радовалась, кровь была сладкой, когда грустила — соленой, когда злилась — горькой. И то, и другое, и третье его устраивало, и он был готов участвовать в честном обмене, защищая ее. Ждать от него сочувствия было всё равно, что водить дружбу с сейфом или писать письма холодильнику. И всё же Ефросинье было менее одиноко, когда с ней был Зверь. Она тренировалась в невидимости, гуляя по самым страшным улицам Питера, и видела много обыкновенного.

Динозавры

Она познакомилась с ним, гуляя однажды ночью по полунежилым улицам Васильевского острова.

Он вышел из стены расселенного дома, на которой была неграмотная надпись аэрозолем «ЧТО ТЫ ЗНАЕШ?», и пошел за ней, тяжело дыша и топая. Она не стала убегать, а остановилась, оглянулась и увидела, что стоит у подножия чего-то, в сумерках похожего одновременно на скульптурную группу из многих неразборчивых фигур, шагающий экскаватор и вывернутый наизнанку плацкартный вагон. Она внимательно посмотрела на него чуть скошенными остановившимися глазами. Он оказался в этом и не в этом мире одновременно, и был не очень жив, хотя так же уязвим, как любое живое существо. «Вот так Зверь!» — фыркнула Ефросинья, таким образом дав ему имя.

Она не прогнала его, вместо этого покормила кусочком себя. Он съел и тяжко ушел через стену какого-то склада, издалека провожаемый трусливым лаем собак. Вскоре к Ефросинье пришла целая толпа Зверей — таких же неуклюжих, сырых и громоздких как цементовозы, муляжи динозавров и кучи хлама. Когда все они обступили ее маленькое тело и душу, вокруг похолодало, как на дне колодца. Но она не стала их кормить, решив оставить при себе только первого Зверя. Ходячие ужасы не обиделись: им не свойственны обиды и прочие глупости. Они на всякий случай поугрожали и поканючили немножко, зная, что люди глупы и уступчивы, и, в конце концов, ушли, содрогая структуру пространства. Они уважали разумный выбор человеческой особи.

Бой с тенью

Амиго шел по одной из кладбищенских улиц Васильевского острова при узком свете старой луны и вдруг заметил, что за ним крадется тень собаки. Самой собаки не было. Он бросил в тень собаки тень камня и почувствовал тянущее ощущение в том месте, где касался спиной засасывающей темноты. Его собственная тень становилась всё больше, она начала протягивать чернильные руки к хозяину по стенам и асфальту. Он почувствовал, что это чуждая мертвая жизнь хочет схватить его за живое дышащее и шуршащее движением тело. Он сделал резкое движение мыслью. Тень отделилась от плоскостей и стала объемной. Он не переменился в лице, зато переменился в температуре, став внутри сухим и быстрым.