Назидательно почесался.

Жег не по-женски.

Взбесил Тихий океан.

Сиял как заброшенный.

Человечек

Старик Лысое Дерево встал в центре мира, извилист и узловат. Он сделал из своего глаза небо, а из его зрачка — солнце. Землю он создал из своего тела. Он слепил из глины людей, обжег их на огне и смотрел, как они ходят. Первая партия подгорела, люди получились черными, он рассердился и зашвырнул их далеко на юг. Вторую партию пересушил, люди получились желтыми, и он кинул их на восток. Третью партию недопек, они получились бледными, и он забросил их на север. И лишь последняя партия хорошо пропеклась и покрылась румяной кожей. Он оставил их около себя и сделал своим народом.

Сначала люди были глиняные, и у них было по четыре ноги. Потом он придумал им кровь и чтоб им было то больно, то приятно.

Он попытался скрыться от них, но было некуда.

«Хочешь тепла — сделай его сам», — написал он себе на груди и не последовал этому совету. Ему хотелось чего-то, что он не мог создать. Например, камень, который не сможет поднять. Или человека, который не будет ему подчиняться.

Он смотрел внутрь себя и видел землю и небо. Он так давно был собой, что мир поверил, что так оно и есть. Но на самом деле все было не так.

Это она сделала себе человечка из хлеба, чтобы любить, а потом съесть. Назвала его Старик Лысое Дерево, придумала ему всё и даже дала свободу воли. Он был слишком прекрасен, его было больно есть и не хотелось ни на что тратить. Ефросинья сделала его чересчур хорошо. Она оживила его и полюбила, а он не захотел любить ее. Она смотрела на свои сухие загорелые ноги, на узкую лодыжку и плакала. Слезы были малосольными, а горе худосочным. Она свысока взглянула на свой заплаканный живот и спросила:

«Почему он не любит меня — такую живую, такую настоящую?»

Ее ступня совершенной формы была одним из лучших произведений Бога, но была не нужна ее своевольному созданию. Ее музыкальные руки могли тысячу вещей, но не могли коснуться возлюбленного.

И вот она сидела на берегу темноты и плакала над своими ногами.

Из темноты, приветственно взмурлыкивая, вышла кошка и привалилась всей тяжестью. Мурлыканье ощущалось одновременно ухом и боком. Вокруг начали виться ночные мотыльки. В кустах сильно шуршал еж. «Догнать и погладить», — подумала она, но осталась сидеть, потому что была безутешна. «Я могу сделать себе другого человечка, который будет меня любить. Но зачем мне другой? Я хочу — этого».

Собаконька

Бог периодически пересоздает мир еще лучше. Как только человек опасно приблизится к пределу творения, Бог отодвигает край, сочиняя, что же там дальше. Мы эти пересоздания замечаем как небольшие толчки, сопровождающиеся чувством дежавю. Она догадалась, что Агасфер, Антроп, Старик Лысое Дерево и Амиго — имена одного и того же Лиса. К тому же по радио она услышала о смерти Барбацуцы, любимой собаки знаменитой Авроры. Пришлось не спать, а грустить.

Чтобы утешиться, Ефросинья сочинила несколько новых собак стандартного покроя. Животины получились умные и полосатые, с подведенными изящными глазами и могучими лапами. В одном щенке она ошиблась, и он получился с крыльями и ящеричным хвостом.

Химерический щенок был девочкой и обладал нечеловеческим обаянием. Она оставила его при себе и воспитала по своему образу и подобию. А Барбацуце поставила памятник в виде слова «собаконька» в песне Олы. Памятник был нетленным и слышным всем.

Про фольгу

Ногопись

Ефросинья сидела, слушая воздух, обнимала собаку и шевелила пальцами ног. Горячая и живая, собака дышала и стучала сердцем, периодически лизала ее куда-то в волосы, щеку и ухо.

Они были счастливы и понимали любовь.

Ефросинья написала слово «люблю» ногой в воздухе. Собака всё поняла и боднула ее умной головой, громко вздохнула и рухнула спать. Ефросинья написала на себе, внутри себя и на мире.

Собака стала прозрачной. Ефросинья следила за ее розовыми легкими.

Было так хорошо, что время началось сначала. Она вновь сидела в обнимку с химерическим животным и смотрела, как стареет и молодеет в зеркале собственное лицо. Комната сужалась и поворачивалась. Ефросинья придумала себе мир, в котором могла создавать вещи и людей, и только сама оставалась неизменной. Взяла в ногу кисть и сто раз написала на листах бумаги слово «люблю» всеми буквами. Она писала «люблю», «ненавижу», «хуй», «мой великолепный» и «умираю», пока не начало сводить пальцы.

Ефросинья писала ногой, собака ритмично чесалась, а вещи подглядывали из сумерек. Она придумала слово «ногопись», потом собрала ложку слез, скормила ее фотографии фантома и сказала:

— Я сирота, я дочь самой себя. Моя любимая собака — это химера. То, что я уже сказала, я забыла. Зато вспомнила, что собиралась сказать. Я переделывала своего Голема каждый день, пока тот не ожил. Я носила на шее собственного вампира и хвасталась красивым скелетом. Зачем мне всё это?

Она поменяла правила игры, чтобы больше не любить Лиса. Стало легче, но начало чего-то не хватать. Она вернула любовь — и стало много лишнего.

Убрала любовь снова.

Вернула.

Убрала и опять вернула.

Рассмеялась и топнула рукой.

Стоп-кран

Хоть я и писала наизнанку, несколько слов всё-таки получилось.

Ноги и проблемы — разные вещи.

Слова и смысл — не одно и то же.

Хоть бы было вовремя!

Так сказала девушка в одном ботинке (тоже я) и стыдливо дернула стоп-кран.

Искусство плетения специй

Природа была дикой, но не бешеной. Ефросинья встала, и у нее выросли корни. Дом тоже пророс, на нем завязались детки. Кошки ходили растрепанные и необутые, ручка писала бледно. Белье пахло хлебом, цветы отворачивались к окнам, колокольчик заикался. Тень выглядывала из угла и понемногу тянула на себя узорную шлейку, намекая на погулять. Ефросинья подавилась улыбкой и села на книгу. В книге не хватало страниц через одну, и поэтому трудно было сидеть с ровной спиной. Там содержалось стихотворение: