В отличие от обычных снов эти кошмары не исчезали в миг пробуждения, а продолжали мучить днем и ночью, постепенно теряя силу, покуда их отсутствие не стало выводить троих путешественников из терпения хуже, чем прежде бесило их наличие. Остановив коней вечером третьего дня группового психоза, Гегель неуклюже спрыгнул с козел, затем его одновременно стошнило и пронесло, а Манфрид принялся разнуздывать коней – в первый раз за несколько суток. Несчастные животные отощали и покрылись волдырями, а выражение их огромных глаз вызвало у братьев новый приступ хихиканья. Мартин оставался на козлах, молился и плакал, пока Гроссбарты разводили огонь.

На следующее утро спутники заметили, что высоченные пики остались позади, они едут по более пологим склонам и, видимо, все-таки не погибнут в горах. Манфрид вновь выругал себя и проведал даму в фургоне, а та снова ему мило улыбнулась и похлопала ресницами. Затем он опять занялся лошадьми. В отличие от уныния и молчания прошлого дня, Мартин и Гроссбарты искренне радовались тяжкой дороге, резкому ветру и жидкой каше в желудках.

Ничто не могло подавить их восторг, когда они видели хоть что-то, кроме бесконечной череды заснеженных скал, окружавших путников уже много недель. Фургон катился теперь по лесистым долинам и мимо густых лугов, и, если бы путешественники были более легкомысленными, они наверняка начали бы распевать песни; но они заговорили о чести, вере и пророческом даре. Если бы Мартин сам не причастился хлеба, он бы принял Гроссбартов за отпетых еретиков.

– Другие доказательства? Какие еще доказательства тебе нужны? – вопрошал Гегель, пораженный тем, что его лицемерный братец сомневался в истине.

– Могло быть и что-то другое: дьявольщина или колдовство, – проворчал Манфрид, которому становилось очень не по себе от одной мысли, что его похотливые галлюцинации могут сбыться.

– Это и вправду возможно, – признал Мартин. – Отец Лжи мог послать нам такие видения именно для того, чтобы обмануть, убедить, будто нас коснулась божественная сила.

– Но даже он разве смог бы так искусно притворяться Девой Марией? – возмутился Гегель. – Я узрел Ее лик и услышал Ее наставление. Зачем Дьяволу принимать Ее облик, лишь чтобы сказать, что я хорошо Ей служу? Разве он не попытался бы сбить меня с пути?

– Ведовство может заставить человека видеть красоту там, где никакой красоты нет, – проговорил Манфрид, невольно сыпля соль на духовные раны брата.

– Но аргумент Гегеля веский, – настаивал Мартин. – Зачем Дьяволу помогать нам укрепиться в вере?

– Об этом я и говорил, – воспрянул Манфрид. – Не нужно задавать слишком много вопросов.

– Именно! Просто верь, ты сам всегда это повторяешь, братец.

– Ага, и верую в то, что все эти ужасы – лишь проявления злой воли, и ничего больше.

– Манфрид, если бы Господь желал, чтобы мы знали без вопрошания, веры вообще бы не было, – сказал Мартин.

– Священник…

– Лучше «отец Мартин».

– Мартин…

– Отец Мартин.

– Священник Мартин, – с раздражением продолжил Манфрид, – вопрошать можно и нужно, пока все видишь в перспективе. Нам ничего не светит в духовном смысле или ином оттого, что мы вообразим, будто нас благословили видениями с Небес.

– Это верно, – признался Мартин.

– Но, Манфрид, – нервно сказал Гегель, подергивая бороду. – Есть и другое, кхм, доказательство.

– Лучше не начинай говорить о том, о чем я подумал.

– Да, ты, наверное, прав, – согласился Гегель, который с облегчением решил это не обсуждать.

– Что такое? Ну же, Гегель, я – священник, не бойся высказать свои сокровенные мысли.

– Я… – начал Гегель.

– Не смей, – набычился Манфрид.

– Да в задницу это все! – взревел Гегель. – Он меня на костер не посадит за то, что я скажу правду о том, что с самого начала не моя вина.

– Кто его знает, – буркнул Манфрид, мрачно разглядывая священника.

– Ну же, ну же, – вмешался Мартин. – Думайте обо мне как об исповеднике, если того пожелаете.

– Нет уж, – опечалился Гегель. – Я ни в чем не каюсь, поскольку ничего дурного не сделал.

– Неужто вас совратили бегарды?! – ужаснулся Мартин.

– Никакие бастарды нас и пальцем не тронули! – заорал Манфрид и снова примерился, как бы сбросить монаха с фургона.

– Нет-нет! – воскликнул Мартин. – Группа еретиков, которые называют себя бегардами, распространяет такую ересь, будто все люди изначально пребывают в состоянии благодати, поэтому не нужны таинства и духовенство. Я подумал…

– Что мы такие дурни, что нас облапошили какие-то еретики? – перебил Манфрид, хотя, честно говоря, пока эти бегарды не казались такими уж злодеями.

– Что ты! – открестился Мартин. – К тому же они проповедуют бедность, так что, конечно…

– Конечно? – выдохнул Манфрид прямо в лицо Мартину.

– Конечно, – закончил Мартин, облизнув потрескавшиеся губы. – Конечно, мы можем забыть о моей ошибке и сосредоточиться на этом чудесном напитке?

– Конечно.

Манфрид снова занялся лошадьми.

Проехав еще лигу по безлюдной дороге, Гегель наконец сломался:

– А обязательно должен быть грех, чтобы исповедаться?

– Если боишься что-то открыть священнику, боишься признаться и Богу, а Он уже и так знает, поэтому грех один, что скроешь правду от меня, Его служителя, и я ничем не смогу тебе помочь, – объяснил Мартин.

– Хорошо он тебя уел, – Гегель хихикнул, глядя на помрачневшего Манфрида.

– Так что с тобой, Гегель? – спросил священник.

– Ага, что же с тобой? – не смолчал Манфрид.

– Я… ну, как сказать, – промямлил Гегель, нервно переводя взгляд с нетерпеливого священника на надувшегося брата, – иногда меня, вроде как, в дрожь бросает.

Манфрид фыркнул:

– Та́к ты это теперь называешь?

– А ты бы как назвал? – огрызнулся Гегель.

– Ведьмин глаз у него, – объяснил Манфрид. – Головой тронутый.

– Ничего подобного! – возмутился Гегель.

– Ведьмин глаз, Гегель? – переспросил Мартин, которому опять стало ужасно неуютно между двумя Гроссбартами.

– Это скорее, как бы сказать, вроде особого чувства. Когда что-то не лепится.

Гегелю слова не давались, точно нераскаявшемуся еретику, который пытался прочесть «Отче наш».

– Чувство, Гегель? – снова переспросил Мартин.

– Будто моя душа знает, что случится прежде, чем оно случается, а когда случается, моя душа всегда права.

– Ты имеешь в виду, что у тебя чрезвычайно развита интуиция? – уточнил Мартин. – А ты делал что-то, чтобы обрести эту способность?