В последний раз, когда он видел ее, любовь заполняла его больше, чем когда-либо прежде. Наконец она полностью была его. Она принадлежала ему целиком. Он владел ею так, как хотел, — он мог ее любить, он мог ее ненавидеть. Никогда, больше уже никогда она не сможет ответить на его любовь безразличием.

Раньше любить ее было словно любить тайну — страдающую, прозрачную, фосфоресцирующую загадку. В последний раз, когда он видел ее, загадка потеряла свою таинственность, осталась только плоть. От этого она стала доступнее. В первый раз в жизни он понял, что смог наконец почувствовать, кем она была. Он дотронулся до ее заледеневшего тела и почувствовал ее душу, которая еще не оставила свою промерзшую тюрьму. Никогда прежде он не любил ее так сильно, как тогда. А теперь настала пора встретить судьбу — лицом к лицу. Он надеялся, что судьба будет к нему милостива, но сам в это не верил.

* * *

Ее разбудил телефонный звонок. Ну неужели люди не могут звонить в какое-нибудь нормальное время!

— Эрика.

— Привет, это Анна.

Голос Анны прозвучал выжидательно. «Ну еще бы, так и должно быть», — подумала Эрика.

— Привет.

Эрика не собиралась облегчать Анне задачу.

— Ну и как у тебя дела? — продолжила Анна, ступая на скользкую почву.

— Спасибо, хорошо. А как ты?

— Вполне нормально. Как продвигается книга?

— Да по-разному — то лучше, то хуже. Но, во всяком случае, дело понемногу идет. С детьми все в порядке?

Эрика изо всех сил старалась продолжать беседу в светском тоне.

— Эмма сильно простудилась, у Адриана были колики, но сейчас полегче. Так что теперь, по крайней мере, ночью удается поспать хотя бы несколько часов.

Анна посмеялась, но Эрике показалось, что в ее смехе слышна горечь. Они обе помолчали какое-то время.

— Нам необходимо поговорить о наших делах с домом.

— Да, согласна. Я тоже так считаю. Теперь настала очередь Эрики для горечи.

— Мы должны его продать, Эрика. Если ты не можешь выкупить дом, то мы просто обязаны его продать.

Эрика ничего не ответила, и Анна нервно затараторила:

— Лукас поговорил с маклером, и тот считает, что мы можем поднять цену за дом до трех миллионов. Три миллиона, Эрика. Ты понимаешь, что это такое? Это значит, что ты получишь полтора миллиона в качестве своей доли и сможешь писать в тишине и покое. Тебе не придется больше экономить и ни о чем не надо будет заботиться. Я знаю, что тебе приходится нелегко и своим писательством ты едва сводишь концы с концами. Но что ты вообще получаешь за книги? Две тысячи, три тысячи — в любом случае не очень много, разве не так? И как ты не понимаешь, Эрика, что это и твой шанс тоже. Ты ведь всегда говорила, что хочешь заняться настоящей литературой, а с этими деньгами у тебя наконец появится время. Маклер считает, что нам имеет смысл подождать по крайней мере до апреля-мая. Он говорит, что тогда спрос будет наиболее высоким. А сама продажа, и он в этом совершенно уверен, займет неделю, максимум — две. Ты ведь понимаешь, что мы просто должны так поступить. Понимаешь или нет?

В голосе Анны прозвучала мольба, но у Эрики не было ни малейшего желания сочувствовать ей. После произошедшего накануне она с трудом смогла уснуть, думала и ворочалась полночи и ощущала сейчас по большей части разочарование и недовольство собой.

— Нет, я, Анна, этого не понимаю. Это же дом наших родителей, мы здесь выросли. Мама и папа купили его, когда поженились. Они любили этот дом, и я, Анна, его тоже люблю. Ты не должна так поступать.

— Но деньги…

— Да наплевать мне на деньги. Я нормально жила до сих пор и буду жить нормально.

Эмоции переполняли Эрику, ее голос дрожал.

— Но, Эрика, ты ведь должна понимать, что не сможешь запретить мне продавать дом, если я этого хочу. Половина дома в любом случае моя.

— Ты знаешь, если бы я хоть чуть-чуть верила, что это действительно ты хочешь продать дом, то мне, конечно, было бы очень и очень горько, но я бы приняла твое решение. Но проблема заключается в том, что я опять слышу не твои слова, а кое-кого еще. Дом хочет продать Лукас, а не ты. И я спрашиваю в очередной раз: а ты сама знаешь, чего хочешь? Ты сама знаешь? — Эрика не стала дожидаться ответа Анны. — А я никогда не соглашусь с тем, чтобы моей жизнью руководил Лукас Максвелл. Твой муж — полное дерьмо. А тебе лучше бы поднять свою задницу, приехать сюда — чем скорее, тем лучше — и помочь мне с папиными и мамиными вещами. Я тут уже которую неделю горбачусь, а еще и половины не сделала. Разве, по-твоему, справедливо, что я должна все взвалить на себя? А если ты так безумно занята, что не можешь оторваться от плиты, и не в состоянии помочь мне с тем, что осталось после родителей, тогда неплохо бы тебе поразмыслить, как ты собираешься жить дальше.

Эрика хлопнула трубку мимо телефона, и она повисла на проводе. Эрика настолько разозлилась, что ее била дрожь.

В Стокгольме Анна сидела на полу с телефонной трубкой в руке. Лукас был на работе, а дети спали. Она решилась позвонить Эрике, когда сочла себя к этому готовой. Она несколько дней тянула с этим разговором, но Лукас настаивал и постоянно твердил, что ей надо позвонить Эрике и поговорить о доме. Так что в конце концов она решилась. Анна чувствовала себя разбитой на тысячу осколков, которые разлетались во все стороны. Она любила Эрику, и она тоже любила дом во Фьельбаке. Но как Эрика не могла понять, что она просто обязана думать в первую очередь о своей семье. Не было на свете ничего, что бы Анна пожалела или чем бы не смогла пожертвовать ради своих детей. А это означало, что Лукас должен быть счастлив любой ценой, и если за его счастье придется заплатить отношениями со старшей сестрой, то пусть так и будет — Анна пойдет и на это. Она жила на свете ради Эммы и Адриана. Единственно ради них она просыпалась утром и начинала новый день. Если бы она только смогла сделать Лукаса счастливым, то все бы наладилось — она это знала. Если бы она так не тяготила Лукаса и делала все, как он хотел, тогда бы ему не пришлось быть с ней таким жестким. И если она может отдать ему хотя бы это, пожертвовать ради Лукаса домом родителей, может быть, тогда он поймет, как сильно она предана ему и семье, и все снова будет хорошо.

Где-то далеко, глубоко-глубоко внутри ее слышался голос, который говорил ей совсем противоположное. Но Анна опустила голову и заплакала, и ее слезы заглушили этот тихий голос. Трубка осталась лежать на полу.

Эрика раздраженно сбросила с себя одеяло и опустила ноги с кровати. Она объясняла себе, что так жестко разговаривала с Анной из-за плохого настроения: она совершенно не выспалась, и это просто выбило ее из колеи. Она попробовала перезвонить Анне, чтобы разрядить ситуацию насколько возможно, но ее телефон был все время занят.

Скамеечка перед трюмо оказалась случайной жертвой, на которой Эрика попробовала выместить свою злость, но явно перестаралась и запрыгала по комнате, держась за отбитый палец на ноге. Сомнительный способ получить облегчение: ей было очень больно. Когда боль улеглась, она с неохотой решила встать на весы.