Аннабель проводила меня до перрона и, обняв, посадила в вагон. Напоследок она сказала, что жить можно и с воспоминанием о пролитой крови. Она знала это не понаслышке, потому что с ней тоже было такое. А на прощание она произнесла фразу, которая заставила меня задуматься: «Цивилизация – всего лишь тонкая кожица поверх бушующего хаоса».

1

Когда Фанни закончила свой рассказ, ее трясло точно в лихорадке, и она едва владела собой. Она встала с вырезанных в камне ступеней и теперь стояла посреди церкви, готовая того и гляди упасть. Глядя, как ее качает из стороны в сторону между деревянными скамьями, я поймал себя на мысли, что она похожа на последнюю пассажирку тонущего судна.

Я чувствовал себя ничуть не лучше. У меня почти перехватило дыхание. Ее признания я воспринял как череду апперкотов, чуть не отправивших меня в нокаут, отчего во мне все помутилось. Мой воспаленный разум отказывался воспринимать цепь произошедших событий в логической последовательности. Фанни убивает Винку, и моя мать вступает с ней в сговор, чтобы сокрыть тело… Нет, я не отмахивался от правды, просто мне казалось, что эта правда совсем не соответствует моим представлениям о натуре моей матери и девушки, с которой я когда-то дружил.

– Погоди, Фанни!

Но она уже выпорхнула из церкви. Еще мгновение назад Фанни готова была упасть в обморок – и вдруг пустилась бежать, словно спасая свою жизнь!

Черт!

Когда я, оступившись на лестнице, в свою очередь выбежал из церкви, Фанни была уже далеко. Я было кинулся следом за ней, но понял, что довольно сильно вывихнул себе лодыжку. Фанни значительно опередила меня и к тому же оказалась проворнее. Я прошел, прихрамывая, через всю деревню и как можно скорее спустился по склону Вашет. Добравшись до машины, я обнаружил под стеклоочистителем штрафную квитанцию за нарушение правил парковки и, скомкав ее, сел за руль, совершенно не представляя себе, куда теперь ехать.

Мать. Нужно с ней поговорить. Только она могла подтвердить все, что рассказала мне Фанни, и помочь разобраться, что правда, а что нет. Я включил мобильный телефон, который выключил в церкви. Новых сообщений от отца не было, зато была эсэмэска от Максима – он просил ему перезвонить, и я связался с ним не мешкая.

– Нам надо поговорить, Тома. Я кое-что откопал. Дело очень серьезное…

В его голосе я почувствовал волнение. Нет, не страх, а нескрываемую озабоченность.

– Говори!

– Не по телефону. Давай встретимся попозже в Орлином гнезде. Я только что вернулся с вечеринки в Сент-Экзе, и мне надо еще кое-что уточнить.

По дороге в тишине салона «Мерседеса» я постарался собраться с мыслями. Итак, в субботу 19 декабря 1992 года в кампусе лицея Сент-Экзюпери произошли два убийства с интервалом несколько часов. Первой жертвой был Алексис Клеман, второй стала Винка. В результате двух этих убийств, почти совпавших по времени, моей матери с Франсисом пришлось придумать сценарий, чтобы спасти нас троих: Максима, Фанни и меня. Спасти нас, сперва избавившись от двух тел, а потом – и это был действительно гениальный ход – перенеся место преступления с Лазурного Берега в Париж.

В этом сценарии было что-то романтическое – сговор родителей, готовых все поставить на карту ради спасения юных созданий, которыми мы были в ту пору… Однако мой разум отвергал его, потому что там разыгрывалась смерть Винки.

Перебирая в памяти все, что рассказала мне Фанни, я решил позвонить какому-нибудь врачу, чтобы проверить одну деталь, которая показалась мне весьма любопытной. Я попробовал дозвониться до своего терапевта в Нью-Йорке, но у меня был только номер его рабочего телефона, а в выходные он не работал. За неимением других знакомых врачей я решил связаться с братом.

Сказать, что мы с ним редко созванивались, было бы большим преувеличением. Быть братом героя – страшное дело. Всякий раз, когда мы с ним общались, мне казалось, что я отнимаю у него время, которое он мог бы посвятить заботам о детях, отчего наше общение выглядело со стороны довольно забавно.

– Привет, братишка! – говорил он, беря трубку.

Как всегда, его бодрый тон, который никоим образом нельзя было назвать заразительным, лишал меня сил.

– Привет, Жером! Как жизнь?

– Только ни слова о погоде, Тома. Говори прямо, что тебе нужно?

По крайней мере в этом он облегчил мне задачу.

– Я виделся сегодня с мамой. Ты в курсе, что у нее инфаркт?

– Само собой.

– Почему же ты мне ничего не говорил?

– Она сама попросила меня об этом. Ей не хотелось тебя беспокоить.

Да ну!..

Я спросил о снотворном, которое Фанни подсыпала Винке.

– Это порядочная гадость, – ответил Жером, – и теперь, по правде говоря, его уже почти не прописывают.

– А тебе когда-нибудь приходилось?

– Нет, но тебе-то это зачем?

– Да вот пишу сейчас роман. Историю, которая происходит в 90-е. Сколько таблеток нужно принять, чтобы был летальный исход?

– Понятия не имею, все зависит от дозы и от особенностей организма. Этот препарат принимал Курт Кобейн[153], когда пытался покончить с собой.

– А я думал, он застрелился.

– Я имею в виду его неудачную попытку самоубийства за несколько месяцев до того. Тогда в его желудке обнаружили с полсотни таблеток.

Фанни говорила про пригоршню – это вам не полсотни.

– А если выпить штук пятнадцать?

– Поймаешь мерзкий кайф, а может, впадешь в кому, тем более если смешаешь таблетки со спиртным. Говорю же, все зависит от дозы. В 90-е лаборатория, производившая эту дрянь, выпускала в продажу капсулы, в которых содержалось два миллиграмма того же действующего вещества. В таком случае пятнадцати капсул вкупе с «Джим Бимом»[154] тебе хватит с лихвой, чтобы отправиться на небеса.

От чего ушел, к тому пришел…

И тут мне в голову пришел неожиданный вопрос:

– Ты, часом, не знал врача по имени Фредерик Рубенс – он как раз практиковал в Каннах лет двадцать назад?

– Доктор Мабузе![155] Ну как же, его там каждая собака знала, и не с лучшей стороны.