Для Эржебет их с Гилбертом отношения были далеки от политики: нечто сокровенное, куда не хочется пускать грязь европейских дрязг. Она любила его не как страна, а как женщина, как Эржебет Хедервари. Но в том-то и дело, что она была не только женщиной, но еще и королевством Венгрия.

«Как все сложно. Мало мне проблем с чувствами, так еще и все эти воины, союзы…»

Голова трещала от вороха мыслей, на виски давила тупая боль. Эржебет чувствовала себя усталой и разбитой, хотелось поскорее закончить этот мерзкий разговор.

Она провела рукой по лицу, пытаясь привести в порядок мысли и решить, что же ответить Родериху.

— Я не заключала с Гилбертом никаких тайных союзов против вас, — медленно начала она. — У нас действительно только личные отношения. Я надеюсь мне не нужно уже в который раз трясти у вас перед носом договором, где четко написано, что я могу с ним общаться, когда захочу?

— Я помню, — процедил Родерих. — Что ж, тогда дай мне слово чести, что ты всегда останешься преданной мне. Я поверю твоей клятве.

Он выжидающе воззрился на Эржебет. Она заколебалась: все-таки такое обещание имело для нее очень большое значение, врожденное благородство не позволило бы ей его нарушить и сковало бы по рукам и ногам. Родерих об этом прекрасно знал, поэтому и требовал клятвы.

«Выбора нет. Если я не пообещаю сохранять лояльность, он мне не поверит».

— Даю вам слово Венгрии, что буду верна вам, герр Родерих, — отчеканила Эржебет.

— Прекрасно. — Родерих неспешно кивнул. — Тогда я больше не буду вмешиваться в ваши с Байльшмидтом отношения. Только прошу, не приглашай его сюда, ради всего святого!

— Я и не думала. — Эржебет не сдержала усмешки.

— Хорошо. И предупреждай меня, если будешь надолго кхм… уезжать к нему.

— Да, конечно.

Родерих ушел, с ледяной вежливостью пожелав Эржебет спокойной ночи.

«Уезжать к нему, да? — с грустью подумала Эржебет. — Я даже сама не знаю, в каких мы отношениях, а Родерих говорит так, будто мы состоявшаяся пара. Хотела бы я, чтобы было так».

Она поднялась с дивана, нетвердым шагом прошла к кровати и рухнула на перину. Эржебет мечтала погрузиться в спасительную черноту беспамятства, но вместо этого оказалась в объятиях алого шелка, и Гилберт смотрел на нее сверху вниз. В его взгляде было столько нежности, искреннего восхищения.

«Я люблю тебя, Лизхен», — говорил он.

«Я люблю тебя», — отвечала она.

В мире сна не было сомнений и лжи. Лишь чистое чувство. А утром было разочарование и желание не просыпаться никогда.

***

Пока шло собрание, Гилберт сидел, как на иголках, моля небеса лишь о том, чтобы все поскорее закончилось. С удовольствием он занимался только армией, а гражданские дела нагоняли на него скуку. Но Гилберт помнил, что он не рядовой генерал, а страна, и у него есть долг. Поэтому обычно на совещаниях Гилберт старался вникать во все детали, министрам приходилось жалеть, что он не пропадает все время на плацу — Гилберт всегда был к ним требователен, ошибок не прощал, а за, например, воровство из казны, не задумываясь, отправлял на плаху.

Но сегодня чиновники могли вздохнуть с облегчением, Гилберт почти не слушал их, поглощенный своими мыслями. Перед глазами у него стояла Эржебет, он хотел быстрее вернуться к ней. Когда закончилось обсуждение доклада министра финансов и все члены совета засобирались, Гилберт вскочил с места, не особо заботясь о приличиях, поспешил к двери.

— Гилберт! — окликнул его Фридрих, который руководил собранием. — Задержись, пожалуйста. Мне кое-что нужно с тобой обсудить.

— Оно не может подождать? — Гилберт даже не пытался скрыть раздражение. — Я занят.

— Вот о том, чем ты занят, я и хотел поговорить. — В голосе короля зазвенел металл, и Гилберт насторожился.

Гилберт вернулся назад, присел в кресло рядом с Фридрихом, тот подождал, пока за последним министром закроется дверь, и только тогда заговорил.

— Гилберт, ты меня знаешь, я не люблю ходить вокруг да около, поэтому скажу прямо: то, что ты уже неделю держишь Венгрию у себя во дворце, очень опасно для нас. Сперва я думал, она приехала погостить, я всегда подозревал, что у вас есть определенные отношения… Но она остается с тобой слишком долго. В Вене беспокоятся, и то, что они еще не прислали протест, лишь вопрос времени.

Гилберт напрягся, мысленно принимая боевую стойку: политика опять встала между ним и его Лизхен, но на сей раз он не уступит. Ни за что!

— Родди может протестовать, сколько влезет. Лизхен пошла со мной по своей воле, — рыкнул он.

— По своей или нет — не важно. Венгрия — провинция Империи. И то, что она так долго находится у тебя, компрометирует нас всех. С какой стороны не посмотри, это выглядит так, будто мы планируем заговор! Нам сейчас совершенно не нужны трения с Веной. Мы лишь недавно заключили мир, я тебе уже не раз говорил, он нам жизненно необходим. Силезия только-только стала нашей, в ней нужно наладить жизнь. Да и армия истощена сражениями, ей требуются свежие силы, оружие… разработка новой тактики, наконец! А ты все ставишь под удар своим безрассудным поведением!

Переведя дух, Фридрих взглянул на Гилберта почти с отеческой заботой.

— Я всегда подозревал, что ты не равнодушен к Венгрии. Ты всегда так бурно реагировал, едва заходила речь о ней. Но я никак не ожидал, что ты потеряешь голову от любви. Словно обычный человек…

Гилберт вздрогнул: в устах Фридриха слова о его чувствах к Эржебет, в которых он себе-то с трудом признался, звучали почти кощунственно. Как бы Гилберт ни уважал короля, но такое вторжение в сокровенный уголок своей души воспринял в штыки.

— Я, по-твоему, бесчувственный чурбан, годный только на то, чтобы саблей махать? — хмуро осведомился Гилберт. — Может мы и не люди, но и не какие-то там механизмы… У нас тоже есть мечты и желания!

— Я и не спорю, — мягко произнес Фридрих. — Ты гораздо человечнее многих людей, с которыми я сталкивался. И я до сих пор поражаюсь странности твоей природы.

— Ага, давай еще расчленим меня во имя передовой науки и проверим, какое у меня сердце, — зло бросил Гилберт.

— Сердце у тебя, может, и человеческое, оно любит и страдает, но в первую очередь ты страна. Ты не принадлежишь только себе.

Фридрих грустно улыбнулся.

— Как и я. Мне кажется, мы во многом похожи, я даже понимаю тебя, ведь я, как король, тоже не могу дать волю своим чувствам. Я постоянно должен оглядываться на вельмож, на народ, на соседние страны.

Гилберт был вынужден с ним согласиться.

«Да уж, Фриц, ты все-таки мудрый, особенно для человека у власти. Я никогда не мог делать то, что мне хочется. Я никогда не мог просто любить ее. Всегда что-то мешало, войны, Садык, Родди. И политика, политика».